Золотые рельсы - Эрин Боумен

причина, почему он не признал меня сразу, — это то, что за три года мальчишка меняется внешне куда больше, чем мужчина. Я стал крупнее с того дня у Ллойдов, на несколько дюймов выше и обзавелся колючей щетиной, так как не брился с того чертового ограбления поезда.

— И все же это — Малыш Роуза, — после паузы говорит Джесси. — Ему нельзя верить, неважно, в кого он там всадил пулю.

— Джесси, у него метка на предплечье — наполовину законченная роза, такая же, как у моего отца и твоего брата.

— Такая же, да не такая! У Уилла была роза целиком, и он мертв, Кэти. Мертв! Как и твой отец. Эта метка ничего не значит, раз она не закончена, и этот ублюдок ездит с «Всадниками розы».

— Ты ошибаешься. Думаю, парню пришлось несладко эти последние годы, и наконец ему выпал шанс сбежать. И доказательство — то, что он не причинил вреда ни мне, ни Шарлотте, особенно учитывая, что времени у него было предостаточно.

— Шарлотта была…

— В дилижансе, который он угнал из Викенберга, — заканчивает Кэти. — Она приехала ко мне узнать имя моего стрелка.

— Ты ей сказала?

— Нет, конечно.

Шарлотта, сидящая рядом со мной, озадаченно хмурится. Не могу поверить, что она купилась на эту сказку про Ната.

— Не стоило брать их с собой.

— Чтобы они видели, куда я направилась? Это знание останется при них. Ты же понимаешь, что бандиты Роуза никого не оставят в покое? Да они бы выбили это из ребят, поймали бы их и все вызнали, и что нам тогда делать?

— Тогда надо было…

— Нет, Джесси. Не надо, ты это знаешь. Легко так говорить, но ты бы и сам не смог.

— Смог бы, чтобы защитить нас.

— Черт возьми, но они еще совсем дети! Они даже младше, чем были мы, когда попали в ту заварушку, и мы хотя бы могли рассчитывать друг на друга! А у них никого нет.

Вон рядом со мной вздрагивает, словно до нее наконец доходит, в каком мы положении. Я бы поспорил насчет детей, думаю, мы давно повзрослели, но предположение Джесси, что Кэти следовало бы прикончить нас, пугает. Странно. Я думал, у этой женщины нет материнского инстинкта, но она так яростно защищает тех, кто в беде… Из нее точно получится прекрасная мама. Джесси Колтон, вот кого мне надо опасаться. А тогда на ферме Ллойдов он показался мне доверчивым и веселым парнем.

— А на кого было рассчитывать той семье? — продолжает он. — Я был там меньше чем за неделю до резни. Я тебе говорю, надо пристрелить Малыша, и дело с концом, а девушку завтра отвезем в город. Если она захочет, пусть заберет себе награду за его голову, главное, чтобы здесь их не было. От них только проблемы, вдвоем нам всегда было лучше.

— Что за бред, Джесси! Я прекрасно помню случай, когда ты отправился бы на тот свет, не приведи я такую «проблему». Так ты мне веришь или нет?

Долгое молчание.

— Я верю тебе.

— Тогда пообещай вести себя хорошо. Мы справимся с этим. Вместе.

— Как? Оставим их здесь навсегда? Потому что это единственное, что гарантирует нам безопасность, и мне это совершенно не нравится.

— У каждого есть самое важное, заветное желание. Похоже, что у нас и Малыша оно совпадает.

— Ты имеешь в виду, он хочет, чтобы «Всадники розы» перестали существовать? Чтобы банда распалась?

— Нет, зло не исчезает оттого, что люди разбегаются. Единственный способ для него по-настоящему освободиться от прошлого — если их не будет в живых.

— Как и для нас.

— О чем я и толкую. У нас с ним одно желание. И если мы заключим верную сделку, все будут довольны и пойдут своей дорогой.

— Значит, наконец пришло время пустить их вдело?

— Думаю, да.

Наверное, они говорят о каких-то деньгах, о которых я не знаю, но меня это не касается. Я не возьму их денег. Я не возьму ничего, что заставит меня опять встретиться с бандой. Может, я трус и предатель и ни на что не гожусь, но я не двинусь навстречу Лютеру Роузу даже за все золото мира.

— Вон, — говорю я и отворачиваюсь от двери, — давай я научу тебя стрелять из ружья.

— Но Кэти запретила стрелять.

— Мы будем учиться держать ружье и целиться.

Мягкий утренний свет только-только осветил землю за окном. Видимость еще не слишком хорошая, но раз у Вон самый чуткий слух из всех нас и она способна услышать врагов, пока мы спим, чертовски важно, чтобы она освоила азы ружейной стрельбы. Она переводит взгляд на дверь спальни, словно спрашивая: «Разве ты не хочешь знать, о чем они будут говорить дальше?»

Но я уже слышал достаточно. Колтоны не слишком старались говорить потише, значит, все это не такая уж тайна, и когда придет время открывать карты, они сами все скажут. Мне нужно отойти в сторонку и подумать, какой картой отыгрываться.

— Так ты хочешь научиться или нет?

— Хочу.

— Хорошо. Тогда пойдем.

* * *

— Приклад должен плотно упираться в плечо вот так. — Я показываю пальцем на ямку под ключицей. — Отдача будет гораздо больней, если не прижать приклад изо всех сил. Не нужно низко опускать ствол. Помнишь, что я говорил? Конец ствола должен быть на уровне глаз. Стреляет не ружье, а ты — из него.

Она кивает и повторяет попытку еще раз.

Мы занимаемся этим уже полчаса. Вон поднимает приклад к плечу и ствол на линию глаз, потом опускает. Снова и снова она упражняется с разряженным винчестером, но получается все так же неестественно. Мы можем пробыть здесь весь день. Она слишком старательно все обдумывает, вместо того чтобы позволить своему телу выучить движение и просто-просто выполнить его.

— Ты слишком много думаешь.

— Как же еще мне это делать? — говорит она обиженно. — Так много этапов.

— Нужно довериться себе немного. Поверить собственным рукам.

Вон опускает винчестер и сердито смотрит на меня. Тот метод, которым Босс учил меня точнее целиться, сейчас не работает.

— Когда ты пишешь, — я стараюсь найти понятный для нее пример, — ты сидишь и корпишь над каждым словом?

— Иногда, — признает она.

— И помогает?

— Нет, обычно нет. Иногда мне нужно двадцать минут, чтобы написать одно предложение, и оно даже не будет удачным. Но иногда я себе разрешаю делать ошибки. Я просто пишу и пишу, а деталями занимаюсь потом.

— Взгляни на это так же. Когда ты концентрируешь свое внимание на отдельных этапах, в итоге