Золотые рельсы - Эрин Боумен

Значит, та сказка про «Ната» была просто ложью. Она не собиралась помочь мне. Ей просто нужно было защитить свое убежище.

— Джесси поможет мне справиться с парнями, — продолжает Малыш. — Никому из нас не будет житья до тех пор, пока мы не покончим с ними, так что придется придумать план, как с ними разделаться.

— Вот в чем дело, значит? — я швыряю жесткую щетку в ведро в углу. — Я застряла здесь, как в плену, а все решают свои дела? И какого дьявола мне нельзя было присутствовать при разговоре?

— Видимо, они предполагали, что ты так отреагируешь, — он небрежно машет в мою сторону.

— Они все равно должны были сказать это мне в лицо, признать, что мое положение их не заботит.

Малыш нахмурился.

— Джесси и Кэти ждет смерть, если банда Роуза отыщет их. То же самое относится ко мне и к моей матери. Но что такого страшного произойдет, если ты не найдешь стрелка? Твоя мама останется при семейном капитале и станет женой предпринимателя! Не такая уж ужасная участь.

Кровь у меня закипает.

— Но ты понимаешь, надеюсь, что брак означает, что… Что он ее насильно… И ей придется… — Малыш смущенно морщится, и я понимаю, он не подумал, что после свадьбы мужчина ведет жену в спальню, и неважно, хочется ей этого или нет. — И хорошо, если он не убьет ее сразу. Дядя Джеральд не хочет ни с кем делить состояние. Он хочет владеть им безраздельно. Посему прошу извинить, что меня так занимает неотвратимая угроза моей жизни. Моя мать уже в беде, а ты и Колтоны окажетесь в опасности, только если поедете навстречу банде и вас поймают. Пожалуйста, скажи мне еще раз, что я преувеличиваю и что мои беды ничего не значат!

Он стоит молча — слабый лунный свет падает на его распухший нос — ив конце концов отводит глаза.

Я иду мимо него к дому.

* * *

Поговорив открыто с Кэти насчет ее лжи про «Ната» («Я сказала то, что должна была сказать») и спросив Джесси, не согласится ли он припугнуть моего дядю перед тем, как ехать искать бандитов («Я больше не наемный стрелок и никогда им по-настоящему не был»), я ухожу в спальню расстроенная и злая.

Я слишком взвинчена, чтобы спать, поэтому пишу при свете лампы в своем дневнике, лежа на кровати, и не собираюсь прерываться, когда появляется Малыш.

— Прости меня за те слова о свадьбе, я как-то не подумал.

Я поднимаю взгляд от дневника, но больше ничем не показываю, что слышу его извинения. Возможно, это глупо с моей стороны, но я сейчас в таком состоянии, что на большее не способна.

Он берет подушку и второе одеяло, оставленные мной в ногах кровати, и устраивается на полу. Когда он ложится и исчезает из поля зрения, в комнате наступает такая благословенная тишина, словно я снова одна.

— Расскажи мне свою историю, — вдруг просит он. — Ну, кроме ужасного дяди.

— У меня нет никакой истории, — сухо отвечаю я, хотя, наверное, лучше было объяснить, что мне не хочется разговаривать.

— Как же так? Ты же писатель? А они откуда хочешь вытянут историю, хоть из кучи навоза.

Я закатываю глаза, хоть ему этого и не видно, и продолжаю писать. Я описываю то, что видела на празднике открытия Тихоокеанской и Аризонской Центральной, хотя это бессмысленно, так как это событие наверняка многократно освещено во всех газетах. Но это отвлекает меня от мрачных мыслей и немного успокаивает.

Он приподнимается на локтях, так что я вижу его лицо.

— Почему ты хочешь быть журналистом, Вон? Эти репортеры сочиняют почем зря, а газеты печатают их выдумки. С тем же успехом ты могла бы писать романы.

Ну, хватит. Я захлопываю дневник, заложив его карандашом.

— Из-за того, что в газетах печатают неправду, а люди читают и принимают ее за проверенные факты. Именно поэтому так важно, чтобы пресса была честной и объективной! Да это самый важный вид писательского ремесла! Я думала, ты-то с этим согласен. Если то, что ты о себе рассказываешь, правда, то в газетах перевирали твою историю бессчетное число раз.

— Это ваше семейное ремесло? Я должен благодарить за жуткие истории о самом себе твоих родственников?

— Нет, моя мать — повитуха, а мой отец был коммерсантом.

— Был?

— Он умер на прошлой неделе. — Он бледнеет: «Ох!»— Я не хочу говорить об этом. Честно говоря, вообще не хочу разговаривать.

Я кладу дневник на тумбочку. При этом у меня задирается рукав, открывая ссадину от веревки, которой я была связана в дилижансе.

— Мне очень жаль, — произносит Малыш, глядя на мое запястье.

— Настолько жаль, что ты готов помочь мне с дядей?

Он тяжело вздыхает.

— Возможно, на твоего дядю не подействуют словесные угрозы, — говорит он. — И тогда придется перейти к действиям и применить оружие, а я для этого не гожусь. Мне осталось сделать всего несколько выстрелов, и свои последние пули я приберегу для Босса и его парней. И на этом все. Потом я дам зарок. Ты это понимаешь, Вон?

Он смотрит мне в глаза, и в его взгляде я вижу искренность. Я ведь сама уверяла его в том, что нужно измениться, настаивала, что нельзя вечно бегать от своего прошлого, и все же его ответ вызывает у меня раздражение. Нет, я понимаю и принимаю его доводы. Но все еще в замешательстве, ведь до сих пор ненавидела Малыша Роуза, так как считала, что у него нет никаких моральных устоев.

Я поворачиваюсь к нему спиной.

Мгновение спустя он гасит лампу, и комната погружается в темноту.

Нет смысла отрицать очевидное: я осталась одна. Рассчитывать ни на него, ни на Кэти и Джесси не приходится, так что мне самой придется искать стрелка. Я уеду завтра на рассвете, когда все будут еще спать.

Глава тридцатая

Шарлотта

Я покидаю горы рано утром. На мое счастье, дорога не разветвляется, но она едва заметна в предрассветной мгле. Я вывожу гнедую из-под полога деревьев, дорога идет то вверх, то вниз, постепенно спускаясь в долину. День будет ясным, видимость прекрасная, так что вдали мне удается рассмотреть железную дорогу, похожую на линию, проведенную углем на пыльной земле. Она идет с