В разводе. Ты нас недостоин - Элль Ива

она могла сказать? – мрачнеет он. – Всё как обычно. Ничего нового. Я её слова уже даже не слушаю. Ты знаешь, я думаю, что сейчас её подлатают и, наверное, в лечебницу определим. Она не в себе, похоже на психоз. Может, головой ударилась… Хотя нет, на голове нет никаких повреждений, только с рукой... да несколько гематом.

– В лечебницу? – уточняю.

Мужчина кивает:

– Давно, наверное, пора бы. А я всё ждал, думал: старческая деменция подкрадывается. Но нет, всё гораздо хуже.

– Маме писала Вероника, – сообщаю ему.

Он закатывает глаза:

– Скажу, чтоб забрали у неё телефон. Достала уже…

С этим я более чем согласна.

– Кстати, – спрашивает Натан, – что насчёт замужества?

Я поднимаю голову, смотрю на него. Во рту странно пересыхает.

– Выйдешь за меня? – уточняет.

– Вот так вот сразу… – сглатываю нервно

– А чего тянуть? Какие ещё нужны реверансы? Я тебя люблю, жизнь за тебя отдам – ты это знаешь, – говорит он просто, будто рассказывает о чём-то совершенно обыденном.

– Чернов… – вздыхаю.

Мужчина коротко кивает:

– Так точно, родная.

Качаю головой. Невозможный человек. Просто невозможный. Ну как вообще можно говорить о таких вещах таким обыденным тоном?

– Знаешь, я же всё ещё не простила тебе это всё.

Он вздыхает, открывает для меня дверцу машины. Усаживаюсь, защёлкивая ремень безопасности. Мужчина садится рядом.

– Ну куда ты денешься, – рассуждает, – ну скажи. Ты меня любишь и знаешь, что я всегда был верен тебе одной. Так к чему эти выкрутасы, для чего?

Понимаю, что он честен как никогда. Мне просто хотелось, чтобы ещё раз сказал, как сильно он меня любит. Женщины любят ушами – ничего с этим не поделать. Поступки – это только пятьдесят процентов. А некоторые умудряются полюбить и на сто, когда поступков нет совсем одни только слова.

И мне давно пора смириться, что Чернов – человек дела, а не слов. Красиво говорить он не умеет. За это его и стоит ценить. Этот мужчина не болтлив, он доказывает свою любовь действиями.

Я понимаю, что вредничаю, и ничего не могу с собой поделать. Насупившись, смотрю в окно.

Натан снова вздыхает, тянется ко мне с водительского сиденья, отщёлкивает мой ремень, берёт в охапку и усаживает к себе на колени.

Выдыхаю судорожно:

– Ты что творишь?

Он утыкается лицом мне в шею.

– Я сдохну ради тебя, Эва, и ради детей. Веришь? Даже если бы ты ненавидела меня больше жизни, я никогда и никому тебя бы не отдал. Потому что не могу без тебя. Ты моё всё. Ты мне под кожу въелась, Чернова. Ты уже часть меня. Ну куда я без тебя, скажи? Так пожалей уже меня, чёрт меня побери… скажи да!

Хмыкаю, отводя взгляд.

Пускай ещё поумоляет – мне безумно нравится.

А ещё мне очень тепло от его объятий: ощущение уюта, защищённости – такое сладкое, трепетное. Кажется, что это самое лучшее чувство на свете. Но я этого ему не скажу. По крайней мере, не сейчас.

– Я жила одна с тремя детьми, – напоминаю. – И мне тоже было нелегко.

Мужчина горячо выдыхает мне в шею, отстраняется, берёт моё лицо ладонью, поворачивает к себе и смотрит на меня с лёгкой полуулыбкой.

– А я ещё не отказался завести с тобой ещё пару малышей, – говорит.

Мои глаза невольно округляются.

– Ты с ума сошёл?

– Быть может. Потому что при виде тебя у меня конкретно сносит крышу.

Дыхание застревает у меня в горле. Держусь обеими руками за его рубашку. Аромат мужского парфюма кружит голову.

Мне хочется смеяться. Внутри дрожит что-то тёплое, искрится пузырьками шампанского. Мне так хорошо, как никогда…

– Давай попробуем вернуть твою крышу обратно, – предлагаю спокойно.

– Боюсь, что слишком поздно, – сообщает он. – Она уехала окончательно и бесповоротно.

– А что с твоей матерью? – спрашиваю. – И Вероникой? Это единственные люди, которые мешаются и вставляют палки в колёса. Они ведь не откажутся от своей идеи снова испортить нам жизнь. А у нас же с тобой дети, Чернов.

Мужчина кивает:

– Забудь про них. Просто забудь. Я теперь твоя личная охрана. И я ответственен за то, чтобы не допустить до тебя, да и до себя, никаких больше зловредных тёток. Я сохраню тебя ото всех переживаний. Веришь?

– Я верила тебе всегда. Всегда. И проблема – самая главная – была в том, что ты не рассказал мне о Веронике всего лишь один раз. И это глупое недоразумение было тем, обо что споткнулась наша с тобой жизнь и полетела кубарем.

Мужчина смотрит на меня серьёзно.

– Так и есть, Чернов, – добавляю. – И я тебя очень прошу: если вдруг что-то снова, не дай Бог, – ты говоришь. Понял? Ты говоришь мне всё, не боясь, что я обвиню тебя в слабости или упрекну в чём-то. Этого не будет никогда. Ты понял? Потому что мы команда. Мы две половинки одного целого. Так было всегда. А любые тайны, недомолвки только лишний раз превращают нас в две отдельные половинки.

– Да, это я уже понял, – он гладит меня по волосам. – Подобного не повторится. Иначе я не Натан Чернов, – смотрит мне прямо в глаза: – Ну так что… выйдешь за меня замуж?

Эпилог

Маму выписали через неделю. Она приехала к нам нянчиться с детьми. Теперь она побаивалась оставаться одной, а я и не против, что она с нами.

После болезни мама, видимо, многое осознала. Она стала мягче, мудрее, добрее. Ее глаза светились при взгляде на нашу семью, и каждый раз, когда она брала на руки внуков, у меня внутри что-то тихо оттаивало. Я понимала, что это мой идеальный сюжет.

Первые дни после ее приезда я ловила себя на том, что все время прислушиваюсь: не ссоримся ли мы, не цепляем ли друг друга словом, как раньше. Но вместо привычных колкостей дом наполнялся смехом и запахом свежей выпечки. Мама не пыталась командовать, не читала нотации, а просто жила рядом — помогала, подхватывала, если я не успевала, ставила чайник, пока я укладывала малышей. Иногда вечером она садилась рядом на диван, гладя меня по волосам, и тихо говорила:

– Ты у меня сильная девочка. Я тобой горжусь.

И каждый раз