Убийство ворон - Эвелин Флуд

— Притворяйся сколько хочешь, tentazione, (итл. искушение) — зовет он, и я закрываю глаза. — Но твое тело не может лгать мне.

Я прикусываю вертящийся у меня на языке аргумент, подавляя желание ворваться и снова наорать на него, пока мы не окажемся в постели, с нашими переплетенными телами в диких плавных движениях. Пока я не смогу забыть запах крови у себя в носу, ощущение моего клинка, вонзающегося в плоть.

Ощущение, что у тебя отнимают жизнь. Еще одна галочка в списке дьявола.

Но это мечта глупца. Входная дверь захлопывается, и тридцать секунд спустя я оказываюсь под горячей водой, смывая все оставшиеся следы Антона и мужчины, который только что провел час, зарывшись между моих бедер.

Смывая свои грехи. Трудно сказать, что хуже.

Во-первых, я несу ответственность перед любым богом, который находится там, наверху. Или там, внизу, в зависимости от того, как вы смотрите на эти вещи.

С другой стороны, я несу ответственность перед своей семьей.

Я знаю, что бы предпочла. Требуется больше времени, чем я хотела бы признать, чтобы привести себя в порядок, мои волосы заплетены в тугой высокий хвост, открывающий лицо. Я достаю из гардероба новую пару черных блестящих туфель на шпильках и медленно засовываю в них свои кинжалы.

Затем я провожу добрых пятнадцать минут, ругаясь, а затем пытаясь прикрыть гребаный след от укуса на своей шее.

Я все еще ругаюсь себе под нос, когда добираюсь до Внутреннего Двора.

Толпа уже собралась, тихая и неподвижная, пока я лавирую между ними. Чудесным образом открывается тропинка, и я останавливаюсь на краю.

Вороны кружат.

В'Ареццо. Морелли. Азанте. Фаско. Другие просачиваются следом за мной, их шаги эхом отдаются в суровой тишине, пока толпа наблюдает, как Вороны демонстрируют, что именно мы делаем с предателями.

Глаза Антона все еще открыты, их белизна покрыта красными трещинами, когда он лежит на земле у подножия северного красного дуба, который растет посреди нашего кампуса. Кровь продолжает скапливаться у него под головой, словно подушка на каменных плитах.

Возможно, в другом месте, в другом колледже или университете, студенты могли бы перешептываться. Потрясенные, плачущие, спрашивающие, какого черта тело выставлено на всеобщее обозрение.

Но не здесь.

Здесь наблюдатели бледны и молчаливы. Они понимают предупреждение, которое мы им любезно даем; в единственном нейтральном месте, которое у нас есть.

Второго шанса не будет.

Мое внимание привлекает грязная светлая шевелюра. Пол Маранзано марширует с Воронами, его глаза тусклы, когда он отводит взгляд от тела своего брата. Дом стоит позади него, его взгляд сосредоточен на затылке Пола.

Он не смотрит на меня.

Скрестив руки на груди, я наблюдаю, укрытая одеялом одиночества хищника среди добычи. Толпа обходит меня стороной.

По крайней мере, так думает большинство из них.

Рядом со мной раздается тихий свист, низкий голос звучит теплее, чем следовало бы, учитывая обстоятельства. — Вы, Вороны, действительно знаете, как произвести впечатление.

Я не смотрю на него. — Морелли.

— Катарина. — Он сдвигается, скрещивая руки на груди, как я. Дом теперь оглядывается, едва заметные уголки его рта приподнимаются, но он не двигается со своего места.

— Скажи мне, — настаивает Люк. — Ты съедаешь их потом? Обгладываешь кости?

Тогда я поворачиваюсь к нему. Даже я могу оценить, что Лучиано Морелли, наследник криминальной семьи Морелли, прекрасный мужчина. Он был симпатичным мальчиком, даже ангельским, но, став мужчиной, его крылья потемнели. Его глаза почти мерцают, когда он встречается со мной взглядом, темно-карие глаза на фоне оливковой кожи. Даже растрепанный ястребиный хвост на его макушке выглядит небрежно идеальным, а по бокам тщательно выбриты четкие линии. Небольшая горбинка на носу только добавляет ему очарования.

И он, блядь, это знает.

— Кто знает, — тихо говорю я. — Может быть, на днях ты узнаешь, Лучиано.

Его челюсть сжимается от моего не слишком тонкого намека. Коротко кивнув мне, он растворяется в толпе. Я оглядываю людей вокруг нас, замечая Данте, прислонившегося к стене в углу. Его охранник, Рокко, стоит рядом с ним, но Данте смотрит не на Ворон.

Нет. Его взгляд на мне и на моей шее.

Моя рука дергается от желания дотянуться и прикрыть отметину, которую он оставил, клеймо, которое он пытался оставить на моей коже. Моего макияжа достаточно, чтобы полностью скрыть это. Никто не сможет этого увидеть.

Мои пальцы сжимаются в кулак, когда я делаю шаг вперед. Вороны замирают сразу, но я направляюсь к Полу. Его глаза опущены, челюсть сжата. Он дергается, когда я кладу руку ему на плечо.

— Я сочувствую твоей потере, — бормочу я, и он вздрагивает. Его глаза влажны, когда он поднимает на меня взгляд.

— Я не знал...

Я прервала его панические объяснения. — Я знаю, Пол. Начинай взывать.

Понимание появляется на его лице вместе с замешательством. — Но… но он был предателем. Он нарушил Омерту.

Его голос срывается на последнем слове. Пол — новоприбывший, один из самых молодых здесь в качестве cugine — младшего солдата, даже близко не имеющего статуса состоявшегося мужчины. Жалость сжимает мне грудь. Он увидит гораздо больше, чем это, прежде чем закончится его пребывание здесь. Я не могу защитить его от этого.

Но я могу дать ему это.

— Зови своего брата, Пол, — шепчу я. — Вороны последуют за тобой.

Он неуверенно кивает, этот мальчик, который стал взрослым в тот момент, когда увидел, как казнят его брата за предательство. Выдохнув, он берет несколько секунд на то, чтобы взять себя в руки, прежде чем поднимает голову.

Его крик эхом разносится по Двору, скорбный вопль горя, который ударяет меня прямо в грудь, даже когда я делаю вдох и следую его примеру.

Одно за другим. Наше горе нарастает одно за другим, пока пространство вокруг нас не заполнится криками.

Услышь нас.

За все время, что мы здесь, мы ни к кому не взывали. Данте выпрямляется, его маска немного слетает, прежде чем он стирает это выражение со своего лица. Лучиано, в кои-то веки лишенный своего обаяния, молча стоит перед нами, наблюдая.

Мы — Вороны.

И мы скорбим о потере одного из наших.

Когда наши голоса затихают, наши резкие крики заглушаются ограничениями нашего собственного горла, я поворачиваюсь к Дому. Возможно, он был прав раньше. Нет необходимости вдалбливать это конкретное сообщение до конца.

Тишина во Дворе подсказывает мне, что сообщение уже получено.

— Сожги его, — говорю я хрипло. — Отправь пепел