Клетка для дикой птицы - Брук Фаст

— Мне не нужно, чтобы ты меня защищала, — голос Джеда дрогнул, ладони сжались в кулаки. — Мне нужно, чтобы ты перестала прикрываться мной, когда сдаёшь людей, лишь бы заплатить за жильё.

— Джед, я…

— Каждый раз, когда ты кого-то сдаёшь, ты становишься на сторону Совета. Принимаешь их сторону. Ты не лучше охотников, которые кончают, когда пускают пулю в голову заключённому.

У меня захлопнулся рот — его слова вонзились в меня, как тысяча острых осколков. Я знала, что ему ненавистна моя работа, но мы почти никогда об этом не говорили. Как и о родителях.

— Другой стороны нет, — прошептала я, чувствуя, как хрупко звучит мой голос. — Есть только сторона Совета и смерть.

— Ты говоришь прямо как они, — выплюнул Джед. — Ты даже не пытаешься сделать что-то по-другому.

— Если бы я не получила зарубок из-за тебя, может, у меня и был бы выбор, — прошипела я. И в тот же миг пожалела, что сказала это вслух.

Правда, я взяла зарубок на себя за Джеда, и правда, два зарубка сделали меня невостребованной на фабриках. Но это была не его вина. Моя. И я бы повторила это не раздумывая. Забрала бы всю его боль себе, если б могла.

Джед пару секунд смотрел на меня, сжав губы в тонкую линию, затем резко развернулся и зашагал к выходу.

— Куда ты? — спросила я, отбрасывая с раскрасневшейся щеки выбившуюся прядь.

— На работу. Не хочу тебя сейчас видеть.

Джед грохнул по ступеням наверх и исчез из таверны, даже не обернувшись. Я залпом допила свой эль, запивая всё внутри кислой жидкостью.

— Напиваешься, чтобы жить с самой собой, Торн?

Я простонала, подняв взгляд — к стойке прислонился сын Эгги, Грейлин. Его каштановые волосы с золотистыми прядями завились на концах от влажного воздуха в подвале, а в пальцах он вертел кинжал.

Самодовольный ублюдок.

Когда-то мои мать и Эгги шептались, прикрывая рты ладонями, и перекидывались заговорщическими взглядами каждый раз, когда видели, как Грей поддразнивает меня и как я при этом краснею.

А потом был украденный поцелуй, через неделю после моего шестнадцатилетия. Душная летняя жара сменилась восхитительно прохладным ветерком, и мы сидели на крыше моего дома, глядя на закат. Голый бетон Грей превратил в почти уютное место — расстелил одеяло и расставил обломки маминых самодельных свечей. Их мягкий свет смягчал его черты, пока небо из синего становилось оранжево-розовым, затем бархатно-чёрным, усыпанным звёздами.

Грей наклонился, изумрудные глаза неотрывно ловили мой взгляд, когда его ладонь легла мне на подбородок. Я выдохнула дрожащим дыханием, и он сократил расстояние, наши губы едва соприкоснулись, когда мы шагнули через границу дружбы во что-то совсем другое.

На следующий день арестовали моих родителей.

Через несколько дней они были мертвы, а я стала охотницей за головами, чтобы обеспечить Джеда.

Выбор, которого Грей мне не простил.

«Если мы будем присматривать друг за другом, у нас есть шанс выжить. Вот как они побеждают, Рейвен — когда мы думаем только о себе».

Сначала его слова звучали искренне, как просьба. Но когда он понял, что во мне что-то изменилось, что я сделаю всё, лишь бы выжил Джед, и только Джед, Грей стал холодным и отстранённым. Будто больше не знал меня. И я его тоже. Будто все эти годы растаяли в никуда, стоило только опустеть шкафам и накопиться долгам по аренде.

Я коротко тряхнула головой, отгоняя воспоминание.

— Может, только пьяной мне и по силам выносить твоё общество.

Грей расхохотался, сверкая улыбкой, которая так и не добралась до его зелёных глаз.

— Куда делся Джед?

Я отвела взгляд от того, что плескалось в его глазах — странной смеси печали и отвращения — и принялась разглядывать россыпь мелких шрамов на загорелой коже его щёк и рук. Некоторые почти исчезли — как длинный шрам на левой стороне лба, оставшийся после того, как он провалился сквозь прогнивший пол нашего шалаша в заброшенной фабрике, когда ему было двенадцать. Другие были ещё свежими — наверняка заработал их на очередной вылазке Коллектива.

Он был одного роста с Джедом, но Грея никто бы не назвал долговязым: его поношенная рубашка очень понятно обтягивала всё, что скрывалось под ней, так что воображать рельеф мышц не приходилось.

— Держись от него подальше, Грей.

Я с грохотом опустила кружку на стойку и махнула браслетом в сторону Верна, выхватив пинту эля, которую он как раз протягивал другому посетителю. Когда тот выругался мне вслед, я подмигнула и не спеша пересекла таверну к двери, ведущей в заднюю комнату. Грей, конечно, следовал за мной по пятам.

— Хэтти убили на последней охоте, — слова Опал долетели до меня, как только я проскользнула за дверь, и глаза привыкли к полумраку. Она обращалась к жене Эгги, Лории. — Нам нужна замена, если мы вообще надеемся вытащить Кита. Лучше кого-то с боевым опытом, если мы собираемся провести её через Пустоши живой. Кроме лютых условий, до нас дошли слухи о мародёрах, которые обчищают путешественников, а иногда и похищают их.

Я нахмурилась. Попытка перебраться через Пустоши была почти таким же смертным приговором, как и срок в Эндлоке.

Лория перевела взгляд на меня и подняла руку, обрывая Опал на полуслове.

— Запиваешь свои проблемы? — спросила Эгги в повисшей тишине. Что не так с этой семьёй и их маниакальным вниманием к тому, сколько я пью?

Эгги сидела во главе длинного стола, затягиваясь из глиняной трубки. Справа от неё — Лория, руки скрещены на груди, глаза сузились, пока она изучала меня. Большинство из дюжины стульев вокруг стола были заняты людьми разных возрастов; пустовали только стул слева от Эгги и место в самом конце стола, куда тут же скользнул Грей.

Горох свечей освещал помещение, окрашивая лица в тёплый оранжевый свет. После комендантского часа, когда электричество отключали на всю ночь, наш сектор, кроме фабрик, работавших круглосуточно, жил при свечах и керосиновых лампах. В Нижнем секторе уровень преступности был самым высоким, и Совет любил использовать это как оправдание для ночного комендантского часа. Говорили, что это «ради нашей безопасности», но на деле — чтобы Средний и Верхний сектора могли тянуть из и без того слабой сети столько энергии, сколько захотят.

Нижний сектор был самым густонаселённым — почти сто тысяч человек, столько же, сколько в Среднем и Верхнем вместе взятых, — но при этом мы занимали самую