P.S. Я тебя ненавижу - Лорен Коннолли

Дом переводит на меня непонимающий взгляд.

— Зачем ты это сделала?

— Потому что это было необходимо, — отрезаю я. — А ты не собирался.

На его челюсти напрягается мускул, и я вижу, как раздражение, обычно приходящее вместе с его голодом, пробивается наружу.

Ну и пусть. Я разозлилась первой. У меня преимущество.

— Вот в чём твоя проблема, Дом.

— В чем моя проблема — Его голос суше здешней пустыни.

Ну, он сам спросил. Значит, получит ответ.

— Дело в том, что ты знаешь, что много ешь. Знаешь, что можешь быстро проголодаться. Поэтому берёшь с собой перекусы. — Звучит разумно, верно? Нет. — Полезные перекусы. Отвратительные перекусы. То, что ты не хочешь есть. — Я делаю шаг вперёд, вторгаясь в его пространство. Мы так близко, что я вижу, как капля пота скользит по его шее. Но не позволяю этому отвлечь меня. — И в итоге ты их не ешь. Не до тех пор, пока твой желудок не начинает урчать, и ты либо на грани превращения, либо уже превратился в Дома-Мудака. — Я тыкаю его в грудь пальцем. — Ты делал это в детстве, и делаешь это сейчас. Если бы мне платили по доллару за каждый раз, когда я видела, как ты давишься овсяным батончиком, у меня бы уже хватило денег, чтобы купить этот город и превратить его в курорт! Почему ты сам себе это устраиваешь? — Я злюсь куда больше, чем заслуживает эта тема, но не могу остановиться. — Если бы ты просто брал с собой что-то вкусное и вредное, ты бы съедал это сразу, как только почувствовал голод. — Я снова тыкаю его пальцем. — И тогда был бы счастлив. Или хотя бы не таким угрюмым страдальцем.

Я впиваюсь в него взглядом, ловя его растерянное выражение, впитывая это необузданное, непривычное для него отсутствие самоконтроля, позволяя этому подпитывать мою праведную тираду.

— Но снова и снова ты отказываешься брать с собой что-то вкусное, что не сделано из перемолотой древесной коры и сушёных фруктов! — Я вздымаю руки к небу, как будто умоляю небесные силы ниспослать мне спасение от его идиотской привычки. — Просто признай, что тебе не нравится полезная еда! Признай, что тебе хочется вкусного, солёного, сырного дерьма. И ешь его! Перестань морить себя голодом и просто ешь!

Я дышу тяжело, глубоко, но не чувствую надвигающегося приступа астмы. Только жар. Только сила.

— Вот чем твоя проблема, Дом. Ты никогда не делаешь выбор в пользу того, что сделает тебя счастливым. Ты выбираешь то, что правильно. А потом страдаешь. Но это не правильно — морить себя голодом, потому что тебе не нравится еда, которую ты взял. Правильнее быть честным с собой и следить за тем, чтобы ты был сыт. — Я рывком снимаю рюкзак, засовываю руку в боковой карман и вытаскиваю знакомый красный пакет. — Так что съешь, блядь, сырные крекеры и, блядь, порадуйся хоть раз в своей правильной, долбаной жизни!

Он ловит пакет на автомате, и я оставляю его стоять там с едой, которую он сам должен был бы взять с собой. Пока я, ворча, подбираю брошенный батончик мюсли, потому что, хоть этот город и заброшен, я не намерена начинать мусорить. Засунув его в рюкзак, я направляюсь к краю города, осознавая, что мы дошли до конца.

И стараюсь не замечать, что снова хочу пить. Потому что я не собираюсь просить у Дома ещё один глоток из его этой трубки.

Остановившись на окраине города-призрака, я смотрю в пустыню, и мой гнев медленно превращается в смущение. Затем — в сожаление.

Ведь мой монолог начинался с еды, но закончился слишком большим откровением моей внутренней боли.

Что я вообще пыталась сказать в конце? Что я — это сырные крекеры?

Но это значило бы, что я могла бы сделать Дома счастливым. А ведь это не так, если половину времени я трачу на то, чтобы его оскорблять. Я превратила этого человека в свою боксёрскую грушу для горя, потому что он когда-то меня обидел. Но я ведь должна была это пережить.

Я должна была быть выше этого.

Дом, конечно же, появляется рядом. Я не смотрю на него, не признаю его присутствие — слишком погрязла в своих неуправляемых эмоциях, чтобы что-то говорить.

Но всё равно слышу хруст.

Мы стоим рядом — я злюсь, он ест.

В конце концов Дом заканчивает. Краем глаза я замечаю, как он аккуратно сворачивает пустой пакет и прячет его в карман.

— Спасибо, — говорит он.

Я бурчу в ответ что-то невнятное.

Он вздыхает так глубоко, что я почти ожидаю, что перед ним закружится пыль и пронесётся перекати-поле.

— Я ел полезную еду ради близнецов, — признаётся он. — Потому что чаще всего кормил их я. Они вообще ничего не ели, пока я не ел первым. А маме с папой не понравилось бы, если бы я кормил их одним только фастфудом. Думаю, это просто вошло в привычку.

И вот теперь я чувствую себя полным говном. Видимо, этот вирус-зомби-стервы всё ещё крепко держит меня в своих когтях.

Родители Перри добрые и заботливые, но не в первый раз я думаю, что они взвалили слишком много ответственности на плечи своего старшего сына. Дом старше Адама и Картера на девять лет, но это значит, что он сам был всего лишь ребёнком, когда от него начали ждать заботы о младших.

Если бы не Джош и Розалин, вытащившие его из этой ответственной скорлупы, мне кажется, у Дома вообще не было бы детства.

— Прости, — говорю я. Это оказывается легче, чем я думала, так что я продолжаю, теперь уже нормальным голосом, а не крича. — Это имеет смысл. И мне не стоило тебя стыдить за твою еду. Это было дерьмово с моей стороны. Просто… — Просто я проецирую на тебя свои комплексы. Но этого я не говорю. — Просто мне кажется, что теперь ты можешь делать выбор для себя. Делать то, что делает тебя счастливым. Есть еду, которая тебе нравится. Не морить себя голодом.

Между нами повисает тишина. Наверное, потому что Дом слишком шокирован тем, что я добровольно извинилась перед ним. Может, думает, что у меня тепловой удар.

— Ты хочешь пить? — спрашивает он. Вопрос звучит как предложение мира.

Я протягиваю руку, и через мгновение он кладёт в неё мундштук.

Снова тёплая вода ударяет в цель, и я совершаю ошибку, заглянув поверх своих солнцезащитных очков как раз в тот момент, когда Дом улыбается. Выражение