Опальная жена генерала драконов - Эйси Такер

Демоны!

Оседаю в кресло и глухо ударяю кулаком в стол, который отвечает жалобным скрипом, а содержимое ящиков дребезжит.

Недолго раздумывая, я заглядываю в ящики. Хочу понять, чем жила Эдель, узнать хоть что-то о ней, ведь не удосужился сделать этого раньше. Может, где-то в ее вещах я смогу найти подсказку, которая поможет мне хоть как-то разобраться в происходящем сейчас.

Отрезы ткани, вышитые узорами цветов и птиц, лежат стопкой в ящике рядом с пяльцами и прочей рукодельной ерундой. Просматриваю вполне привычные глазу вышивки, в которых нет и намека на индивидуальность, как вдруг замечаю ту, что привлекает мое внимание: огромный парящий дракон, вскинувший голову вверх.

Темный зверь занимает почти все пространство, перетягивая на себя внимание. Но если присмотреться чуть внимательнее, то в нижнем левом углу можно увидеть руку, протянутую к дракону.

Она совсем небольшая и вышита нитью, почти неотличимой по цвету от ткани, оттого ее сложно заметить. Но я ее все же разглядел, и теперь мой взгляд прикован только к ней.

Не знаю, закладывала ли Эдель какой-то смысл в эту работу, или это был просто полет ее фантазии, но внутри все идет черными трещинами, а дракон ощетинивается, впервые за долгое время обозначая свое присутствие. Это изображение ─ словно немая просьба ко мне обратить на нее внимание, быть ближе.

Сглотнув колючий ком, вставший в горле, я прячу вышивку в нагрудный карман и продолжаю свои поиски, натыкаясь на дневник Эдель.

Веером перелистываю страницы. Дневник почти пуст, исписаны только первые страницы, и я открываю первую. Мешкаю несколько секунд и принимаюсь читать…

«Хрустальная птица.

Её крылья переливались, как первый лёд на зимней реке, а голос мог бы звучать чище серебряных колокольчиков – если бы кто-то дал ей chance научиться петь. Но с самого рождения она знала только тесную клетку торговца, где её держали лишь за красоту – слишком хрупкую, слишком необычную, чтобы выпускать на свободу.

В тёмном городе, где деревья сплетались ветвями в бесконечный свод, а дни были такими же темными и холодными, как ночи, жила маленькая хрустальная птица.

Её крылья переливались, как первый лёд на зимней реке, а голос мог бы звучать чище серебряных колокольчиков – если бы кто-то дал ей шанс научиться петь.

Но сама птица не знала о своих способностях и даже не могла их раскрыть. Еще птенцом ее поймал жестокий торговец и посадил в тесную клетку лишь для того, чтобы любоваться ею.

Однажды через город проезжал принц, и его внимание привлек свет, играющий на перьях птицы от одинокого солнечного луча. И тогда он решил, что птица непременно должна принадлежать ему.

– Она достойна украшать мой дворец, – сказал он, бросая торговцу тяжёлый мешок с золотом.

Птица замерла, когда ладонь принц коснулся ее и усадил на свое широкое плечо.

– Тебя больше никто не обидит, – заверил он. – И ты больше ни в чем не будешь нуждаться. Я дам тебе все, что нужно.

Птица дрожала, сидя на его плече по дороге во дворец, а когда поняла, что ей больше ничто не угрожает, то защебетала от счастья.

Но песня ее была нескладной. Это были нестройные, робкие звуки, ведь она никогда не слышала настоящей музыки. Но в них была вся её надежда.

Высокие ноты резали слух принца, и он поморщился и сказал птице, чтобы та была тише.

Птица сразу замолчала. Но сердце её билось чаще – он услышал её. Значит, если постараться, если научиться, то принц полюбит её песню?

Однако свобода, которой птица так обрадовалась, оказалась лишь иллюзией. Принц поместил её в золотую клетку ─ роскошную, просторную, но всё же клетку. Она вновь была в заточении.

Но птица не отчаивалась и осторожно напевала свою песню, стараясь зазвучать лучше, чем прежде, и порадовать принца, потому что полюбила его. Вот только принц будто ее не слышал, а громче принца просто опасалась петь.

А потом во дворце появилась Она ─ другая птица, с оперением, переливающимся всеми цветами радуги. Она не умела петь, зато умела блистать и произносить льстивые слова.

Все внимание принца теперь принадлежало лишь птице с ярким оперением. Он позволял ей летать по всему дворцу, садиться на его плечо, клевать из его рук виноград. А золотая клетка с хрустальной птицей теперь стояла в углу, и пыль медленно оседала на прозрачные перья.

Хрустальная птица стала петь реже и только по ночам. Днём она боялась мешать. Боялась быть навязчивой и неприятной принцу. Песни становились тише, грустнее, но она всё ещё надеялась: может быть, сегодня он услышит?

Но однажды утром хрустальная птица замолчала. Навсегда.

Принц всегда слышал тихое пение хрустальной птицы, но не замечал его. И только глухая тишина заставила его понять, что что-то не так.

Он подошёл к клетке, но вместо птицы увидел лишь хрустальные осколки на дне клетки. А затем заметил, что дверца клетки всегда была открыта.

Птица всегда могла покинуть клетку. Просто она знала, что ей некуда было лететь…»

Сжимаю пальцами переносицу и шумно выдыхаю, прикрыв глаза.

Всего лишь выдуманная история. Но сейчас я не могу воспринимать ее как что-то отстраненное: это наша с Эдель история. То, какой видела ее она .

Впервые я настолько глубоко проникся ее чувствами, пропустив их через себя. Настолько, что душу выворачивает наизнанку.

Видят Боги, я не хотел этого. Не хотел причинять Эдель страданий. Но я сделал это. Пускай и ненамеренно, сам не осознавая того, но сделал.

Дракон внутри меня издает заунывный рев и вновь стихает. И через призму воспоминаний я вновь ощущаю ту связь с Эдель, что тяготила меня прежде. Только сейчас я ощущаю лишь тоску и желание вернуть ее, ощутить по-настоящему хотя бы на мгновение. И все исправить.

Глава 43

Арэн

─ Господин, ─ из-за потока мыслей, беснующихся в моей голове, я не сразу замечаю Берту, кружащую возле меня в коридоре. ─ Я с ног сбилась, чтобы вас найти.

─ В чем дело?

─ За лекарем я отправила, он должен быть уже в пути, ─ отчитывается она. ─ Леди Верану переодели и отогрели как смогли. Но, похоже, у нее начался жар.

Это плохо. Но ожидаемо. Но организм хотя бы борется, а это уже хоть что-то.

─ Понял тебя. Спасибо,