Проданная драконом, купленная Смертью - Кристина Юрьевна Юраш

Я был слеп. А теперь ты мертва... И я… я даже не могу попросить у тебя прощения. Кто бы мог подумать… В моих руках было сокровище, которое я упустил… Нет… Не упустил. Выбросил ради истеричной дуры, которая уверенная, что мир вертится вокруг нее.

Я стояла рядом, глядя на то, как он бережно держит перчатку в руках, перебирая тончайшее кружево.

Я хотела крикнуть: «Я жива!»

Хотела схватить его за горло и заставить посмотреть в глаза той, которую он предал.

Но… я не сделала этого.

Потому что в его глазах — не холод.

А раскаяние. Боль. Крушение всех надежд.

Внезапно Абертон поднял взгляд на зеркало, и я увидела свое отражение. Он тоже его увидел, вскочив с кресла и глядя в зеркало на меня. Я поспешила отойти, запоминая, что зеркала могут быть опасны для душ и призраков, решивших остаться незаметными.

— Рианнон! - дернулся Абертон, сжимая в руках мою перчатку. - Рианнон!

Он осматривался, не видя меня.

— Рианнон… - прошептал он, глядя сквозь меня.

На крик прибежал лакей, видя, как герцог мечется по комнате.

— Господин, с вами все в порядке? - прошептал он, боясь попасть под горячую руку дракона.

Осознав, что больше меня не увидит, он упал в кресло. Слуга поспешил покинуть кабинет, будучи уверенным в том, что у господина случилось легкое помешательство.

— Значит, - прошептал Абертон, глядя на перчатку. - Значит, ты… ты правда мертва…

Он опустил голову, до боли сжимая в руке перчатку.

— Да, - выдохнула я, глядя на него. - Для тебя и правда мертва. Но есть тот, для которого я жива…

Глава 71. Карета под окном

Я вернулась в своё тело так же резко, как будто меня выдернули из воды за волосы.

Сердце заколотилось, лёгкие жадно втянули воздух — тёплый, пахнущий лавандой и старыми деревянными балками. Я лежала на своей постели, всё ещё чувствуя прохладу ночного ветра на коже и отголоски чужих шагов в ушах.

Но сон уже не возвращался.

Я встала, натянула платье Лили — то самое, с васильками по подолу, аккуратно зашитое на месте, где в меня вошел нож убийцы, — и спустилась вниз.

За окном уже опадало с веток последнее золото: осень встречала день сдержанно, без пафоса, но с той тихой надеждой, что только утро умеет дарить.

В приёмной было необычно шумно. Шум доносился из палаты.

Родители Нила сидели у его кровати — оба в одинаково измятых, но чистых одеждах, будто всю ночь провели на коленях у алтаря. Мать держала сына за руку, отец — аккуратно подкладывал подушку под его спину. На одеяле лежали игрушки: деревянный солдатик, тряпичный заяц с вышитыми глазами и… новенькая игрушечная карета, выточенная из светлого дерева и расписанная золотом.

— Она едет! — радостно прошептал Ник, катая карету по одеялу. — Смотри, пап, колёса крутятся!

Доктор стоял у окна, скрестив руки на груди, но в его глазах не было обычной раздражительности. Только усталая, почти отцовская гордость.

— Опасность миновала, — сказал он, не глядя на родителей. — Сердце у него теперь бьётся ровнее, чем у меня. Можете забирать. Только не забывайте давать «Сердце Луны» ещё три дня. И никаких прыжков с крыльца!

— О нет! — воскликнула мать, прижимая сына к себе. — Он будет сидеть дома, как принц!

Отец рассмеялся — впервые за всё это время — и поднял мальчика на руки, будто тот был не выздоравливающим ребёнком, а драгоценным артефактом, спасённым из руин.

— Спасибо вам, доктор… — начал он, но доктор махнул рукой, будто прогоняя муху.

— Не мне. Ей, — он кивнул в мою сторону. — Она держала его, когда я был на родах. Она не дала ему уйти.

Я смутилась и отвела взгляд.

Родители посмотрели на меня с такой благодарностью, что мне захотелось спрятаться за шкаф с зельями. Но Нил вдруг протянул мне игрушечную карету:

— Возьми! У меня две!

Я улыбнулась и осторожно взяла её. Дерево было тёплым от его ладоней.

— Спасибо, — прошептала я. — Буду катать её по подоконнику перед сном и вспоминать тебя.

Он засмеялся, и в этом смехе не было ни тени боли.

Они ушли быстро — не торопясь, но и не задерживаясь. Карета ждала у крыльца: чёрная, с гербом на дверце, запряжённая двумя лошадьми в медных упряжках. Мать укутала сына в меховой плед, отец нёс его на руках, забираясь с ним внутрь.

Я подошла к окну, чтобы проводить их взглядом.

И вдруг замерла.

К нашей больнице подъехала еще одна карета.

Чёрная. С гербом дракона на дверце.

Его карета. Осколок моей прошлой жизни.

Сердце ухнуло в пятки. Я отшатнулась от окна, как от удара. Нет. Не может быть. Он не знает, где я. Он думает, что я мертва. Он…

Но карета была здесь.

Реальная. Настоящая.

Кучер в герцогской ливрее стоял рядом, держа поводья. А из окна экипажа кто-то смотрел прямо на дом.

Я не видела лица. Но чувствовала взгляд.

Холодный. Пронизывающий.

Как тогда, на аукционе.

Я схватилась за край подоконника, чтобы не упасть. В голове закрутилась мысль: бежать. Спрятаться. Сгореть дотла, лишь бы не увидеть его снова.

Но в этот момент —

Стук.

Глава 72. Отравленная

Отчаянный. Резкий. И дверь распахнулась.

Сердце ухнуло вниз, как камень в колодец.

На пороге стоял он.

Абертон Арбанвиль.

Герцог. Дракон. Муж.

Тот, кто продавал меня за десять золотых. Дешевле, чем мои серьги.

Тот, чьи глаза — ледяные, как зима в сердце мира.

Он оглядел приёмную — два потрёпанных кресла у стены, деревянный пол без ковров, ведро с тряпкой в углу — и презрительно скривил губы:

— Какая убогость! — произнёс он, и голос его звучал так же холодно, как тогда, на аукционе. — Здесь точно тот самый великий доктор?

— Да, господин! — послышался голос лакея. — Именно здесь! О нём вся столица говорит!

Я замерла.

Не дышала.

Не моргала.

Просто стояла, прижавшись спиной к стене, будто могла раствориться в ней, как тень.

Но тут же за ним ввалились слуги — двое крепких мужчин в герцогской ливрее — и внесли её.

Мелинду.

Бледную. Без сознания.

Губы — синие, как будто душа уже начала уходить.

На ней — роскошное платье цвета розового жемчуга, но оно было испачкано