Проданная драконом, купленная Смертью - Кристина Юрьевна Юраш

вкус мести, который заполнял мою душу.

— Как ты там еще сказал? Продается жена! Кличка — Рианнон! Бесплодна, лишена магии! Начальная цена — десять золотых! - произнесла я, упиваясь этим моментом.

Боль так и рвалась наружу. И только тогда, глядя на его лицо, я почувствовала — вот он, сладкий вкус мести.

— Прости, - произнёс он.

— Что? - подняла брови я. - Прости? Только и всего? Да?

Я сглотнула и сжала кулаки. На моем лице появилась нервная улыбка.

— Ты унижал меня целый вечер! - хрипло произнесла я, не в силах контролировать себя и свои чувства. - Ты издевался надо мной! Ты видел мои слезы! И тебе было ПЛЕВАТЬ! А теперь что? Прости… Ути бозецьки ты мой! Простишечка! Тьфу!

Я чувствовала, как всё, что до этого было под замком, словно чудовища в клетке души, готово было наброситься на бывшего мужа.

— Даже ты, о всесильный герцог, не сможешь стереть этот позор из их памяти. Или сможешь? - спросила я, чувствуя, как меня трясет. - Ну давай! Стирай! Ты же у нас всесильный герцог! Не так ли? Родственник короля! Так иди, стирай людям память! Не можешь? А как же так?

Я чувствовала, как в горле пересохло, а меня трясет крупной дрожью.

— А я… Я не вернусь туда, где каждый взгляд будет напоминать мне: «Ты — товар. И тебя продали дешевле, чем твои серьги».

Он опустил руку.

Плечи его опали, будто с них свалилась не корона, а весь мир.

— Я могу сделать так, что любой, кто посмеет напомнить тебе о твоем позоре… - начал Абертон, но я перебила его.

— И что? Они от этого забудут? - спросила я, чувствуя, что у меня от нервов стучат зубы. - Не будут смотреть на меня, вспоминая, как ты предлагал меня каждому!

— Прекрати, - почти шепотом произнес Абертон.

— Так вот, дорогой. Меня купили. За меня заплатили! Так что теперь у меня другой хозяин! — прошептала я, и в уголках губ дрогнула усмешка.

Глава 76. Маски сняты

Вода в корыте была ледяной. Пальцы онемели, но я терла простыни с такой яростью, будто стирала не рвотные пятна, а десять лет своего молчаливого позора.

Абертон стоял за спиной. Не шумел. Не дышал. Просто… наблюдал. Как будто видел перед собой не женщину, а загадку, которую не может разгадать.

— Видимо, у тебя так себе хозяин, — наконец произнёс он, и в голосе его звучало не презрение — а обида. Гордость уязвлённого дракона, чьё сокровище ушло и… не захотело вернуться. — Раз ты стираешь в старом корыте простыни, как последняя служанка.

Я не обернулась. Просто сильнее втерла щёлоку в ткань.

— Я стираю простыни, на которые стошнило твою драгоценную Мелинду, — сказала я, не повышая голоса, — не потому что меня заставляют. А потому что это — часть моей работы. Моей жизни. Моей новой счастливой жизни.

Я наконец подняла глаза — и посмотрела на него. Прямо. Без страха. Без ненависти. С равнодушием, которое, наверное, было страшнее всего.

— Жизни, в которой я не просто мебель в красивом доме. Здесь я — на своём месте. Я нашла себя. Нашла своё призвание.

Он замер.

Брови его дрогнули. Губы чуть приоткрылись — и тут же сжались в тонкую линию. Он не понимал. И это было самое унизительное для него.

— Призвание? Ты серьезно? Стирать простыни, как прачка, — это твое призвание? — выдохнул он, будто спрашивал не меня, а самого себя. — Ты же… Ты же могла бы жить в тепле. В шелках. В покое. А не в этой убогой нищете!

— Не смей называть это место «убогой нищетой»! В этой, как ты говоришь, «убогой нищете» только что спасли жизнь твоей любовницы! — усмехнулась я, и в этой усмешке не было горечи — только свобода. — Это в сто раз лучше, чем есть, пить, слушать сплетни и скучать целыми днями в огромном доме, проживая бесцельную жизнь.

Он пошатнулся — не физически. Внутри.

Я видела, как в его глазах — тех самых, ледяных, что всегда смотрели сквозь меня — вдруг мелькнуло осознание.

Он понял: я не бегу от него.

Я ушла от пустоты, которую он называл жизнью.

— А теперь будь так добр, — сказала я, отжимая простыню и вешая её на верёвку, — уходи. Свою драгоценную Мелинду ты сможешь навестить завтра. А сегодня… сегодня здесь не место для герцогов.

Он не стал спорить. Не стал умолять.

Просто кивнул — один раз, коротко — и развернулся.

Шаги его по опавшей листве звучали не как гордое отступление, а как поражение.

Я достирала бельё молча.

Руки уже не дрожали. Наоборот — чувствовала в них силу. Ту самую, что рождается не от власти, а от выбора.

И вдруг — запах.

Тонкий, почти призрачный: розы, пепел, озон после грозы.

Я не обернулась. Не искала его глазами.

Но я знала — он был здесь.

Стоял в тени клёна, слушал каждое моё слово.

И, может быть… гордился.

Я повесила последнюю простыню, дала ветру унести с неё остатки горечи — и вошла в дом.

А там, в полумраке приёмной, у окна стоял доктор.

Не с гневом. Не с осуждением.

С тяжёлым, пронзительным взглядом человека, который только что увидел правду — и не знал, как с ней жить.

Он медленно повернулся ко мне.

И тихо, почти шёпотом, спросил:

— Значит… Ты Рианнон Арбанвиль?

Я не отвела глаз.

Не заплакала.

Не стала оправдываться.

Я просто кивнула — так же, как Абертон минуту назад.

Коротко. Твёрдо. Окончательно.

— Да, — сказала я. — Была. Раньше. А теперь… Я Нонна. Надеюсь, ничего не изменилось?

Глава 77. Элла

— Изменилось! — голос доктора дрогнул, как натянутая струна перед обрывом. Он сжал край стола так, что костяшки побелели. — Ты соврала мне с самого начала!

Я не отвела глаз. Только кивнула.

Он молчал так долго, что я услышала, как тикают часы в коридоре — будто само время замерло, ожидая моего приговора.

Потом доктор шагнул ближе. Не с гневом. С болью.

— Ты знала, кто я? — прошептал он. — Ты знала, что моя Элла служила тебе? Конечно, знала! Ты видела ее портрет в комнате! Ты знала, она умерла, пытаясь