Королевская кровь-13. Часть 2 - Ирина Владимировна Котова

Виса-асх не был самым умелым из генералов императора, но самым изворотливым, способным приспосабливаться и продуманным — безусловно. Он не жалел ни местных, ни своих воинов, когда нужно было добиться победы, но умел останавливаться и разумно оценивать свое положение. Сложись его жизнь иначе, он стал бы прекрасным интриганом при дворе императора, но все мужчины в его роду служили Войне, и он не стал исключением.

Он послал десяток раньяров в обе стороны не только для того, чтобы быть уверенным, что кто-то да долетит и вернется, но и затем, что рассказ одного нейра не произведет такого впечатления, как рассказ десятка.

Сейчас по армии без его участия расходились слухи, что все врата закрыты, а, значит, возвращения на Лортах можно не ждать. И пусть Виса-асх со слов местного бога знал, что есть еще возможность вернуться на Лортах, он пока молчал. Опасался за свою голову — а потому люди должны были созреть. Они должны были устать от неизвестности и страха и быть готовыми пойти за тем, кто покажет им выход. И кто позволит выжить.

Нет, душила его вовсе не необходимость решить, что делать дальше. Он опасался потому, что в армии оставалось много жрецов — в том числе и Сатхи-ша, старший жрец, наблюдатель из самого храма четырех богов. Наемники боялись жрецов как огня, их влияние было сильно, значительная часть нейров и норов слушалась их из страха, и нужно было действовать осторожно и тонко, чтобы перебить этот страх. И так, чтобы жрецы не захотели убить самого Виса-асха слишком рано.

То, что его захотят убить, было предопределено. Уж слишком Сатхи-ша жаждал власти. А армии требовалась жертва, тот, на кого переложат вину за поражения.

Говорили жрецы о том, что их боги сильны и жестоки, и просто не могли быть побеждены, что им наверняка пришлось отступить обратно на Лортах, чтобы набраться сил, и обязательно откроются новые врата, а задача армии — продержаться до тех пор. И их слушали. Не все, но слушали. Они врали, но давали хоть какую-то надежду.

Тех нейров, кто слышал слова служителей местных богов о том, что боги проиграли и смели сказать об этом, попросту убивали. Но слухи шли — на пользу Виса-асху, — и армия постепенно раскалывалась пополам. На тех, кто верил своим глазам и тех, кто верил жрецам.

Подкрепляло надежду верящих жрецам и то, что враги начали разбрасывать на подступах к лорташским отрядам листовки, где было написано «ближайшие к вам врата закрыты». «Значит, какие-то да остались открыты?» — шептались нейры.

Виса-асх выжидал. Он знал, зачем враги выбрали такие слова — отсутствие определенности изматывало хуже безнадежности. Он ждал, но не бездействовал, и постепенно, одного за другим, оповещал о разговоре с богом этого мира тех тха-норов, которые казались ему наиболее разумными и наименее подверженными истерии. Тех, кто бежал с ним с Севера Рудлога, тех, кто устал и хотел лишь покоя. Тех, кому, как ему, возвращение на Лортах могло стоить и положения, и жизни.

У Виса-асха не было прокнесии с войсками, способными защитить и прокормить его, а твердыня его без воинов, полегших здесь, на Туре, легко станет добычей соседа, если уже не стала. А ему самому на Лортахе, если его пощадят, в лучшем случае придется служить жрецам или Манк-тешу, ежели тот все же добрался до внучки императора Анлин-кас и взял ее в жены, утвердив себя императором.

До него доходили слухи, что жрецы недовольны им — особенно после того, как сам он сходил в храм местных богов и общался с местным священников. Верные люди и норы, которые жрецов опасались больше, чем Виса-асха, но не могли промолчать, предупреждали его, что его будут или заставлять подчиниться Сатхи-ша, который назначит себя правителем этой земли, либо уберут.

Знал бы Сатхи-ша, что Виса-асх еще раз ходил в тот храм за помощью. Ожоги его на голове и плечах, полученные еще при бегстве с Севера Руд-лога, заросли и перестали болеть после явления чудесных лечащих шаров, но часто ему теперь снилось, что он горит, и проклятые ожоги пекли во сне так, что он просыпался с криком. Медовая настойка с туманящими голову травами уже не помогала. Тогда он и решился пойти во второй раз в храм, хотя и страшился, что чужой бог сразу стребует с него ответ.

Но от бессонницы и кошмаров хотелось уже иногда влететь головой в стену или вспороть себе горло.

Служитель шестиугольного храма вышел ему навстречу, когда тиодхар шагнул на песок внутреннего двора. Выслушал просьбу, более похожую на приказ, потому что просить сильные мира Лортах не умели. И не стал торговаться, не стал ставить условия — просто возложил на лоб и плечо Виса-асха руки и зашептал свои молитвы.

В голове словно холодком помазало и отпустило.

— Расскажи мне про своих богов, жрец, — сказал тогда Виса-асх, глядя на статуи местных господ — такие простые, не страшные, не внушительные. — Что требуют они за поклонение? Как наказывают непокорных?

И почти до утра слушал он рассказ, а под утро, вернувшись в дом, который сделал своим, заснул сном без кошмаров.

Бог этого мира предлагал ему служить только себе, и тогда Виса-асх будет проводником его воли, а не тем, кто подчиняется проводникам. И он принял решение.

Через несколько дней, вновь ночью, пока верные ему люди отвлекали внимание соглядаев жрецов, он прошел в храм местных богов. И там, глядя на статую бога с вороном на плече и черепом в рукаве, поклонился ему и сказал на местном языке:

— Я хотеть остаться здесь, господин Корвин. Хотеть быть тебе помощник. Но как мне убедить в этом мои воины?

Статуя поплыла и на землю шагнул рыжебородый мужчина в темных одеждах.

Виса-асх в прошлый раз осторожно спрашивал у жреца, почему вживую бог так не похож на свое изображение. Служитель, видимо, удивившись тому, что какому-то иномирянину являлся их бог, внимательней посмотрел на иноземного командира и проговорил:

— Кто знает помыслы богов, воин? Возможно, ему просто надоел старый облик…

В туманности ответов жрецы двух миров были удивительно похожи. И не поймешь, знают они, и не могут сказать, или просто не знают.

Под руку шагнувшему к генералу богу тут же поднырнула какая-то тварь, похожая то ли на местную пузатую и крылатую змею, то ли на змееголовую птицу, и бог ласково