Академический обмен - Юлия Жукова

Маккорн усмехнулся.

– Надо знать папу, чтобы понять, – сказал он с неожиданной нежностью. – Он пожал плечами и отвёз меня в соседний район в Академию. Туда мне было рановато поступать, но он пристроил меня на два года в аффилированную гимназию, где я впервые увидел магию жизни. И тех, кто её практикует. А потому поступал на техномагию, но, когда на экзамене замеряли уровни, декан факультета магии жизни увидел мои результаты и ползал перед папой на коленях, чтобы он заставил меня учиться на природника. Сошлись на двух специальностях. Папа оплатил обе, ему польстило, что среди его детей есть такой талант. На обучение братьев у него было отложено, а вот ради меня всем пришлось затянуть ремни, но его это не остановило.

Я пыталась это как-то осознать. Все, кто хоть что-то знал о шаманах, уверяли в один голос, что они стеклянные, и держать их нужно замотанными в вату и под колпаком, чтобы на них даже не села та пылинка, которую придётся сдувать. С ними надо нежно, вкрадчиво и вежливо. Не дай хтоническая матерь зыркнуть из-под бровей – испугаются, обидятся, не смогут строить социальные связи. При них нельзя даже вскользь упоминать о насилии, они же чувствуют чужую боль!

Маленькие некроманты не дерутся, только когда спят, и то возможны варианты. Они постоянно провоцируют всех окружающих на конфликт, задирают и нарываются, учатся наиболее эффективным способам вывести противника из себя. Бьют других детей и мучают животных, рассказывают кровавые страшные сказки, подбирают во дворе трупы голубей и тащат в дом, чтобы разобрать и рассмотреть.

– Как ты выжил?

Маккорн развёл руками.

– Ну я же не знал, что мне следовало загнуться в первую неделю. Я думал, так надо. Я думал, что братьям тоже плохо, но мы же великий род мракоборцев и должны доблестно терпеть, превозмочь и обрести просветление.

– Слушай, а… – осенило вдруг меня, – а некротика? Братья твои мелкие были ещё, но отец-то пользовался, наверное?

– Конечно, – легко кивнул Маккорн. – И старшие, когда подросли, тоже пользовались сколько угодно. Я же тебе говорил с самого начала, я привычный. Другое дело, что их некротика против твоей – глоток солнечного света. Но в детстве мы просто думали, что я хилый, что у меня желудок слабый, и вообще я весь слабак.

Я остановилась как вкопанная.

– Лирой. – Я повернулась к нему всем телом и заглянула в лицо. – Но ты же сейчас так не думаешь, правда?

Он помрачнел и отвёл взгляд.

– Эй! – позвала я, заходя сбоку, чтобы встретиться с ним глазами. – Ты же не думаешь, что все природники в принципе слабаки и как-то… хуже некромантов?

– То, что мы гораздо менее выносливы, это объективный факт, – буркнул он. – И сила воздействия нашей магии намного меньше. Ты можешь город сровнять с землёй, а я что? Три сосны вырастить?

– Но твоя магия не для того, чтобы разрушать города!

Лирой пожал плечами.

– Никакая магия не для чего-то. Она просто есть. Это свойство наших душ. Просто у кого-то сильнее, у кого-то слабее. Мне не повезло.

– Что ты несёшь? – Я начала злиться. – Мы живём не в такой век, когда ценится только разрушительная сила. Если бы это было так, половина гениев современности умерли бы ещё в детстве, а мир был бы поделён между кланами некромантов, как в Тёмные века.

Маккорн скривил губы.

– Тебе легко говорить, ты-то некромант.

– Я некромант и потому знаю, что у тебя как природника гораздо больше власти и полномочий, – сообщила я очевидную вещь. – За каждым моим движением постоянно следят, я ограничена со всех сторон законами, договорами и расписками, и чуть что – я крайняя. Ты же только вчера продемонстрировал, до какой степени тебе всё сходит с рук. И ты думаешь, что мне лучше живётся?

– Лучше живётся моим братьям, – Лирой мотнул головой в сторону набережной.

Я в недоумении развела руками.

– Ты разве хочешь быть, как они?

Он пожал плечами.

– Почему нет? У них всё просто. Выполняешь приказы, гоняешь нечисть, поднимаешься в звании. В двадцать пять женись, к тридцати – отец двоих, начинай строить крепость. И никаких лишних мыслей!

– И никаких живых дирижаблей, – поправила я.

Маккорн рассеянно качнул головой.

– А зачем они? Если за всю жизнь выбираться из родного городка, только чтобы ребёнка на учёбу отвезти… Так и до столицы всего день пути. Зато всегда точно знаешь, кто ты и где твоё место.

Я подняла голову, наконец поняв, к чему всё это.

– Так дело не в том, что тебе так нравится доля мракоборца. Ты просто среди всех чужой. Природник среди некромантов, некромант среди природников.

Вместо ответа Маккорн всмотрелся мне в глаза, словно то, что я сказала, было слишком очевидным, не требующим подтверждения, а вот во мне он заметил что-то более важное.

– А ты, – наконец сказал он, – ты ведь чужая среди некромантов. Разве тебе не тяжело быть одной во всём мире и нигде не находить себе места?

Я открыла рот возмутиться, потому что, во-первых, некроманты все друг другу чужие, а во-вторых, я не одна, у меня есть Кларенс и Банни! Но потом передумала: Лирой говорил не об этом, да и ответ на его вопрос лежал глубже.

– Не тяжело, – сказала я. – Меня вырастили два природника без царя в голове, полжизни прожившие в шалаше. – Я пронаблюдала, как широко раскрываются глаза Лироя. – И пусть я не разделяю их идеалов, но они хотя бы никогда не требовали, чтобы я была, как все. Сила мага жизни не в том, чтобы устраивать побоища, а в том, чтобы их предотвращать. Мои родители взяли меня из приюта не потому, что они не знали, кто я. Они знали. И знали, что обычно вырастает из приютских некромантов. Они знали, что им будет тяжело со мной, как ни с каким другим ребёнком. Они даже своих детей не завели, потому что не смогли бы защитить их от меня.

У меня защипало в носу, когда я это сказала. Я знала об этом давно, мама с папой не делали из своего решения секрет, но и не ставили мне в вину. И всё равно какое-то туманное сожаление висело надо мной всю жизнь, хоть как некроманту какое мне дело до чужого выбора?

– Понимаешь, девять из десяти сирот-некромантов не вылезают из исправительных колоний с детства и до старости, – продолжала я. – Мне несказанно повезло, что меня взяли именно маги жизни, потому что пробиться сквозь мою природу никто другой бы не смог! И теперь ты