Бандитская любовь. Зареченские - Мелания Соболева

что там, за спиной, мелькнет Рыжий, усмехнется Серый, заорет Костя, или Шурка еще без погон, со своими шуточками — этого не будет. Позади осталась только тень. И пора, блядь, смотреть вперед. Потому что назад дороги нет, там только кладбище, бетон и ржавые гаражи. А впереди — либо жизнь, либо пуля.

* * *

Я вошел в их логово, и сразу в нос ударила эта вонь дешевых духов, перегара и дыма от сигарет, который здесь вечно висел, будто воздух пропитали ядом. Внизу музыка била по ушам, лампы мигали, люди прыгали и орали, как стадо на убое, веселье натянутое. Я поднялся по лестнице, и с каждым шагом шум из зала оставался позади, будто я шел в другую реальность, там где пахнет деньгами, порохом и чужой кровью.

У двери я остановился, два раза постучал костяшками.

— Заходи, — донесся хриплый голос Атамана.

Я вошел. Комната встретила меня теплом, дымом. В углу, на диване, две бабы торопливо поправляли лифчики и юбки, еще секунду назад, похоже, зарабатывали свои деньги ртом и руками. Теперь же, заметив меня, улыбались в пол-лица, как кошки, которых застали в миске с молоком. Атаман сидел в кресле, развалившись, словно хозяин этой жизни, сигара в зубах. Рядом Коля — правая рука, вечно с ухмылкой, вечный наблюдатель, который знает чуть больше, чем должен.

Я закрыл за собой дверь, сделал пару шагов вперед и скривил губы.

— Сегодня что, праздник? — спросил я, садясь в кресло напротив.

Атаман улыбнулся широко, зубы блеснули в дыму.

— Большой праздник, Леш. — Он выдохнул дым кольцом, глянул на Колю. — Ну, скажи ему.

Коля наклонился вперед, глаза блеснули. — Представь себе, мы добили сделку по мясокомбинату Долгова. Помнишь, как эти сволочи пытались провернуть схему с закупкой через фиктивные фирмы? Так вот, мы их собственным же трюком и прижали. Теперь восемьдесят процентов у нас. Восемьдесят, Леш!

Атаман засмеялся глухо, басом, в котором слышался металл. — Мы их на цепь посадили и сами ключ в карман положили. Теперь мясо, поставки, контракты — все наше. Это тебе не мелочь по карманам тырить, это машина, которая будет кормить нас годами.

Я хмыкнул, склонив голову. — Красиво провернули, ничего не скажешь. Только вот одно меня гложет. Все эти схемы — они ведь работают ровно до тех пор, пока не найдется еще один умник, готовый провернуть то же самое с вами.

Коля дернул уголком губ, но Атаман только прищурился, откинулся назад.

— Пусть попробуют. — Его голос стал холодным, как лезвие. — Мы не те лохи, которых можно было купить за ящик водки и обещание. Сейчас у нас связи, крыша и яйца, чтобы держать весь этот город за горло. И, если кто-то решит сыграть против нас в ту же игру… ну, ты сам знаешь, как заканчиваются такие партии.

Он замолчал, затянулся сигарой и выдохнул прямо мне в лицо.

Я ответил взглядом, не моргнув. — Игры всегда заканчиваются одинаково, Атаман. Кто-то остается за столом, а кто-то — под ним. Вопрос только в том, кто с каким ножом сидит.

Коля хмыкнул, будто ему понравилась моя мысль. Атаман не улыбнулся — просто чуть склонил голову, как будто отметил про себя.

В комнате снова стало тихо, только бабы в углу тихонько переглядывались, не зная, стоит ли им уходить или ждать приказа.

Атаман выдохнул дым в потолок, глядя на меня так, словно я его очередная пешка на доске, которую он сейчас двигает ради своей корысти, но при этом делает вид, что все ради «семьи».

— Для этого есть вы, Лех, — произнес он густым, прокуренным голосом, потирая пальцами сигару, — те, кто не подпускает к нам этих мерзких тварей. Мы ведь семья, а в семье чужих не ждут.

Я чуть сузил глаза, затянулся своим «Беломором» и, выдыхая, глянул прямо в его сытые зрачки.

— Не переживай насчет чужих, — холодно отрезал я, потому что знал, что чужие всегда рядом, только ты расслабься — и нож окажется у тебя под ребрами.

— Вот и славно, — довольно кивнул он, будто я его пес, который правильно отреагировал на команду. И вдруг, неожиданно, с хитрой усмешкой спросил: — Устал?

Он щелкнул пальцами, и тут же почувствовал, как со спины к моему телу прижались чужие руки. Мягкие пальцы прошлись по груди, чужое дыхание коснулось моей шеи, а потом горячие губы оставили влажный след на коже. Его шлюхи. Эти натренированные куклы, для которых ласка — это работа, улыбка — оружие, а ноги раздвинуть — как два пальца в асфальт. Я видел, как Атаман довольно наблюдает за мной, выдыхая дым, будто ожидал, что я расслаблюсь, откинусь и приму этот «подарок», трахну одну из них прямо тут, в его кабинете, как будто это докажет мою лояльность и принадлежность к их гребаной стае.

Только вот стоило бы ему опустить взгляд на мои джинсы — сразу понял бы, что у меня даже не дрогнуло. Ни одна клетка не откликнулась. Ни их руки, ни липкие вздохи, ни поцелуи в шею не возбуждали. Внутри — пусто. Скука, раздражение, желание оттолкнуть их, как дохлых кошек. Может, месяц назад я и вписался бы в эту игру, утопил бы злость и одиночество в их телах, трахал бы их, пока мышцы не свело. Но не сейчас. Не после того, как снова услышал ее стоны, настоящие, рваные, срывающиеся, и вспомнил, как ее тело дергалось под моими пальцами.

Вчера я чуть не сорвался к черту. Вчера меня трясло от желания так, что я хотел разнести все к чертям, только чтобы снова зажать ее в своих руках. Больно — от того стояка, что не проходил, от этой навязчивой мысли: зажать ее шею, задушить, а потом трахать всю ночь прямо на этом ебаном столе, чтобы стереть в ней каждую чужую память, каждую обиду, каждый ее чертов крик.

— Виски? — вырвал меня из этой лавины голос Атамана.

Я рывком убрал с себя чужие липкие руки, будто это были крысиные лапы, и встал. Криво усмехнулся, но в этой улыбке было больше злости, чем благодарности.

— Не сегодня, — выдавил я, голосом, от которого стекло бы треснуло, и направился к выходу.

За спиной остался смех Атамана и тихий шорох его шлюх, но я не обернулся.

Я даже забыл, зачем пришел сюда, и уже выходил, чувствуя, как под ногами дрожит пол от басов и смеха этих сытых ублюдков. Стоит мне хоть на секунду отвлечься, позволить себе думать о чем-то постороннем, как все равно что-то обязательно