Вернуть жену любой ценой - Анна Гранина

Он стоит и больше. Гораздо больше. Или… это вообще бесценно.

Дома Паша замирает на пороге, глаза разбегаются. Он видит детскую площадку во дворе – качели, горку, песочницу.

– А это чье? – тих спрашивает.

– Это твое.

– Можно посмотреть? – спрашивает он, глядя на Мирона.

– Можно. И посмотреть, на качелях покататься. Это твоя площадка. Ее не надо ни с кем делить. Не надо ждать очереди. Не надо выходить по времени.

Мирон так смотрит, будто его в диснейленд привезли.

– Иди, – кивает Мирон, улыбаясь. – Разберись там, что к чему.

Паша бежит к площадке, но я вижу, как он стесняется, оглядывается, будто боится сделать что-то не так.

Его восторг смешан с робостью и сдержанностью и очень надеюсь, что мы это переживем.

И все эти вопросы: “Что, если ему не понравится? Что, если мы не справимся? Что, если я не смогу быть той матерью, о которой он мечтает?” - Я отметаю подальше.

– Я присмотрю за ним, – говорит Мирон, касаясь моего плеча. – Иди, накрой на стол. У нас сегодня день знаменательный.

Я киваю, бегу на кухню. Достаю все, что наготовила вчера вечером и утром: запеченное мясо, картофель, салаты. Торт из пекарни, который вчера забрала, стоит в центре стола.

Сейчас дрожь возвращается. Руки суетятся, раскладывая тарелки, я проверяю каждую мелочь. Вдруг Паша не ест рыбу? Вдруг торт слишком сладкий? Вдруг он посмотрит на нас и решит, что мы не те?

Желудок скручивает от волнения, а горло пересыхает. Я хочу, чтобы ему было хорошо. Чтобы он почувствовал себя дома. Хочу, чтобы ему тут было лучше, чем там и он не разочаровался.

Мы садимся за стол. Паша сидит тихо, глаза опущены, но он улыбается, когда Мирон подкладывает ему картошку. Я пытаюсь завести разговор, спрашиваю про его любимые игры, но он отвечает коротко, стесняясь.

– Я люблю машинки, – говорит он, глядя в тарелку. – И динозавров.

– Динозавров? – подхватывает Мирон. – Класс. Покажешь потом, какие тебе нравятся?

Паша кивает, щеки розовеют. Я смотрю на них, и волнение чуть отступает, но не до конца. Я хочу, чтобы он был счастлив.. Но внутри все еще много сомнений – а вдруг я не справлюсь?

Глава 48.

Ада

Вечер опускается тихо, как занавес. Я сижу на краю Пашиной кровати, глядя, как он осторожно ходит по своей комнате.

Огромными, полными искренности и неподдельных эмоций глазами скользят по полкам с игрушками, книгам, коробке с карандашами и фломастерами. Трогает их так, будто они хрустальные: легонько, кончиками пальцев, и каждый раз смотрит на меня, спрашивая: “МамАда, можно это посмотреть?”

– А это можно взять?

Я киваю, улыбаюсь, но сердце щемит с огромной силой. Он такой осторожный, мой мальчик. Как будто боится, что все это исчезнет, если он сделает что-то не так.

– Паша, это все твое, – говорю мягко. – Не надо спрашивать. Бери, играй.

Он кивает, но все равно стесняется, скромно опуская глаза.

Подходит к полке, берет машинку, крутит колеса, потом аккуратно ставит обратно.

Весь день я не отхожу от него ни на шаг, будто если отвернусь, он растает, как сон. Хочу каждый миг запомнить и прочувствовать.

Паша заглядывает в шкаф, где висят новые футболки, штаны, куртка и еще целая куча вещей. Проводит рукой по рукаву, будто не верит, что это для него. Идет дальше исследовать комнату и, заглянув за дверь, вдруг застывает.

– МамАда, – изумленно шепчет он, обернувшись. – А тут ванна есть? Своя?

– Есть, да. Она твоя.

Встаю и иду вместе с ним, показываю маленькую ванную: раковина, унитаз, душевая кабина. Его глаза округляются, рот приоткрывается.

– Своя? – переспрашивает дрожащим от восторга голосом. – Не общая? Никого ждать не надо?

– Своя, Паш, твоя.

Тепло, что мы с Мироном сделали это для него и горько, что он все это пережил.

Он трогает кран, смотрит на мыло в форме мишки.

– В детском доме все общее было, – говорит он тихо. – И душ, и туалет. А ванна только для малышей. Очередь всегда. А тут… – он замолкает, улыбается робко, и я вижу, как его щеки розовеют. – Это как в сказке.

Я сглатываю ком в горле, обнимаю его за плечи.

– Теперь это твой дом, – шепчу я. – Никаких очередей. Все твое. И ты смело можешь всем пользоваться.

Он кивает, но я вижу, как он сдерживает в себе эмоции, будто боится поверить, вдруг все исчезнет? И я такая же… тоже боюсь.

Поэтому я не хочу от него отходить. Хочу быть рядом, держать его руку, видеть каждую его улыбку.

Он подходит к телевизору на стене, смотрит на него с таким же трепетом, как на игрушки.

– МамАда, можно включить телевизор? – спрашивает он, показывая на экран. – Мультики даже есть? Нам в детском доме только вечером разрешали и… мало.

– Конечно, есть, – улыбаюсь я, доставая пульт. – Какие любишь?

Он осторожно садится на край кровати.

– А футбол есть? – вдруг спрашивает он, и глаза загораются. – Его тоже показывают по телевизору. Я в детском доме видел, как старшие ребята играли. Мне понравилось! Но нас не брали, говорили, что мы маленькие. А мы сами мяч гоняли, там, на площадке. Или смотрели.

Я удивляюсь, представляя, как он, такой маленький, бегает за мячом с другими детьми. Умиляюсь в сотый раз.

– Футбол. Хм.. Конечно, найдем. Будем смотреть вместе.

Я включаю телевизор, ищу спортивный канал. Паша замирает, глядя на экран, где игроки бегают по полю. Его восторг такой чистый, детский, и он даже каких-то игроков мне называет. Удивляюсь опять! И даже сама не замечаю, как начинаю следить за игрой, аккуратно присев рядом с Пашей.

Мирон заходит в комнату, и я вздрагиваю, так поглощена наблюдениями за Пашей. Он смотрит на нас, улыбается мягко.

– Футбол? Интересно. Подумаем об этом, но…