Это мгновение - К. С. Отем

тебе на ухо, чтобы ты просто сдался. Я думаю, что если ты достаточно силен, чтобы побороть это, можно победить, и горе может стать частью тебя, но не настолько, чтобы контролировать тебя. Но мой монстр победил, потому что я не был сильным. Я никогда таким не был.

Я снова делаю глоток из бутылки пива, со стоном вспоминая, что она пуста. Швыряю её через всю комнату и вздрагиваю, когда она разбивается о кафельный пол. Во рту у меня пересохло, несмотря на все выпитые кружки пива — вероятно, побочный эффект какой-то таблетки, которую мне дали на танцполе — и я провожу языком по верхней губе, металл перекладины стукается о зубы. Дрожащими руками я кладу фотографию себе на колени, затем беру лезвие в правую руку и прижимаю его к гладкой, бледной коже левого запястья. Смесь алкоголя и нервов мешает мне унять дрожь, когда я крепко сжимаю острый конец, пока он не прокалывает кожу.

Моё сердце бешено колотится о грудную клетку, словно умоляя меня остановиться.

Дребезжащий внутри, пытающийся избежать агонии, которую я собираюсь ему причинить. Сжимая губы, я заглушаю рыдания, подступающие к горлу, когда провожу лезвием по своей плоти. Тёплая кровь сочится из глубокой раны, стекает по моей руке. По краям перед глазами всё белеет, я моргаю и смотрю вниз, на следы красной жидкости.

Багровые пятна покрывают фотографию улыбающегося лица моего брата, и я закрываю глаза, чтобы в последний раз, когда я его вижу, он не был весь в моей крови. Я пытаюсь улыбнуться, говоря себе, что это был лучший выбор, который я мог сделать. Теперь я снова увижу Купера.

Дрожащими руками, с всё ещё закрытыми глазами, я перекладываю лезвие в другую руку и снова прижимаю его к коже.

Время останавливается, пока я смотрю на свою руку, держащую лезвие. Я колеблюсь, и в течение двух прерывистых ударов сердца на меня накатывает волна неуверенности. Что, если я ошибаюсь? Что, если я больше никогда не увижу Купера?

Паника клокочет в моей груди, сдавливая лёгкие, так что я едва могу дышать. Перед глазами всё белеет, а голова кружится, как будто я под водой. Что, если я умру и не найду его там, за пределами этого? Что, если среди звёзд не найдётся места, где я снова смогу быть с ним?

 

Я быстро моргаю, слезы застилают мои ресницы, когда мой подбородок опускается на грудь, прерывистое хныканье срывается с моих губ, и я понимаю это в ту же секунду, как мысли приходят мне в голову — я не хочу умирать. Умирать без уверенности, что я увижу его снова, страшнее, чем жить без него.

Отбрасывая лезвие, я перекатываюсь на живот и толкаюсь вверх, пытаясь сделать всё, пока не поздно вернуть всё назад. На этот раз я буду стараться сильнее. Мои ноги подгибаются, и я хватаюсь за полотенцесушитель, как за рычаг, подтягиваясь в стоячее положение. Но нога скользит по плитке, и я падаю. Снова хватаюсь за полотенцесушитель, мои пальцы касаются холодного металла, но этого недостаточно, чтобы остановить падение. Мне удается изогнуться, промахиваясь мимо раковины, но моя голова с глухим стуком ударяется о кафельную плитку. Моя щека прижимается к холодной плитке, и последнее, что я слышу, — это стук в дверь, прежде чем всё погружается во тьму.



 

 

 

Осознание медленно наползает, как туман над океаном, постепенно принося с собой ясность, наполненную сбивающей с толку смесью облегчения и страха. Звуковой сигнал машины поблизости подтверждает то, что я уже знаю.

Я всё ещё здесь.

Мои веки тяжелеют, и я сжимаю их крепче, пока перед глазами не начинают плясать яркие пятна. Голова болит, но кажется яснее, чем когда я впервые оказался здесь.

Смутно помню, как кто-то вошёл в ванную и поднял меня с пола. Помню добрые глаза парамедиков, которые погрузили меня в машину скорой помощи, и широко раскрытые глаза других участников вечеринки. Помню, как приехал в больницу и как милая медсестра проверяла мои показатели. Она улыбалась мне и задавала вопросы.

Потом она ненадолго ушла, а позже вернулась, чтобы заклеить и перевязать порез на моей руке. Я помню такие слова, как "сортировка", "сотрясение мозга" и "наблюдение", и её вопрос, не хочу ли я, чтобы она кому-то позвонила. Помню, как открыл рот, чтобы сказать ей позвонить Куперу, но затем покачал головой. Это причиняло боль, как физически, так и глубоко внутри.

Я всё ещё был немного пьян, в голове у меня всё плыло, и на мгновение я перепутал то, что происходило здесь сейчас, с тем, что было три года назад. Этот запах смущал меня больше всего — сильный запах больницы, который напомнил мне о той ночи. Даже сейчас, с закрытыми глазами, делая глубокий вдох, я всё ещё слышу свои крики, и крики Джейми, и душераздирающие крики моего отца. Я всё ещё чувствую, как сжимается моё собственное сердце, и пустоту, заполнившую мою душу, как будто это было только вчера.

Однако есть что-то ещё — что-то, что беспокоит меня этим ранним утром, но я не могу понять, что именно. Кто-то шаркает рядом со мной. Медленно, неуверенный в том, что или кого я найду, я открываю глаза. Свет яркий, и я поднимаю руку, чтобы прикрыть глаза, снова зажмуриваясь. Боль разливается по моей руке, и я пытаюсь снова открыть веки, пока не могу больше выносить флуоресцентное освещение. Моя голова пульсирует в такт быстро бьющемуся сердцу, а к руке подключена капельница.

— Рада видеть, что вы проснулись, мистер Кэррингтон.

Вокруг кровати бродит другая медсестра, не та, что проводила осмотр ранним утром. Она открывает мои записи, затем достает устройство и прикрепляет его к моему предплечью.

— Как вы себя чувствуете? — спрашивает она, делая ещё несколько заметок, затем берет моё запястье в свои руки и проверяет повязки.

У меня саднит в горле, когда я пытаюсь ответить, и я вздрагиваю от боли, сглатывая. Она замечает это и протягивает мне стакан воды, который я с благодарностью принимаю. Холод творит чудеса, облегчая дискомфорт.

— Хорошо, — говорю я.

Это не ложь, но и не правда.

Пустой. Сломленный. Полный сожаления. Сбитый с толку. Испытавший облегчение.

Все это были бы лучшие ответы, но никто не хочет этого слышать. Она смотрит на меня, нахмурив брови, на её лбу появляется морщинка.

Она кивает, как будто слышала эту ложь уже тысячу раз за сегодняшний