Дикая Омега - Ленор Роузвуд

Он поднимается на ноги. Лавина мышц. Глыба теней. Из фильтров его маски идут белые клубы пара. Сквозь вход слышно ровное, гулкое «фууу-ххх», его тяжёлое дыхание.

Передняя часть его серой майки пропитана засохшей чёрной кровью — сплошное мрачное пятно.

Я отползаю назад, прижимаюсь к холодной каменной стене. Страх сжирает меня, я даже всхлипываю. Но он останавливается. Между его бровями появляется глубокая складка, когда он видит мою панику.

Смущение. Стыд. Сбитость. Эти эмоции будто промелькивают по его изуродованному лицу. Его взгляд опускается к моей руке — к крови, проступающей сквозь повязку.

Тихий, низкий рык срывается с его груди. Хриплый, резкий, режущий тишину.

— Ты… ты это сделал? — шепчу я, осторожно трогая повязку.

Он резко кивает. По-своему. Почти рывком.

Меня снова швыряет назад к стене — от облегчения. Силы покидают тело, адреналин тает, оставляя слабость, дезориентацию. Мир сужается в туннель. Я оседаю вперёд — уже уверенная, что ударюсь лицом об каменный пол.

Но удара нет.

Чьи-то огромные руки — его руки — подхватывают меня. Он держит меня осторожно, будто я не покрытая грязью и кровью беглянка, а что-то хрупкое и драгоценное. То, что он боится раздавить.

Он опускает меня на землю медленно. Нежно. Снова накрывает меня курткой, поправляя её вокруг плеч, чтобы я не мёрзла.

Потом снимает рюкзак, достаёт флягу и прижимает к моим губам — потому что мои пальцы слишком дрожат. Вода ледяная, она растекается по пересохшему горлу, и я жадно пью, пока несколько капель не скатываются по подбородку.

Призрак смотрит на меня. И в этих бледных глазах…

Что-то есть.

Не ярость.

Не хищное безумие.

Что-то другое.

Он протягивает мне пайковый батончик. Обёртка серебрится в огне. Но меня коробит от одной мысли о еде. Я мотаю головой, и он, нахмурившись, убирает бар обратно.

Он просто отступает к дальнему краю пещеры и садится, поджав ноги. Даже сидя — он огромен. Он наклоняется вперёд, локти на коленях, тело — сжатая пружина. И всё это время он продолжает смотреть на меня, бесстыдно, внимательно, настороженно.

Взор его глаз пронзительный, как лезвие.

В бровях — тревога.

— Ты знаешь, где остальные? — спрашиваю я. Голос хрипит.

Он качает головой, резко.

— Ты можешь связаться с ними? Передать, где мы?

Призрак поднимает руку к маске. К горлу — закрытому тонкой, но плотной чёрной тканью. Медленно качает головой. Потом касается пальцем уха — там, где должен быть их комм. У него его нет.

Слетел в драке. Или раньше, во время штурма.

После того, как я видела, что он творил, неудивительно — он просто крушил всё, что двигалось.

— Понятно, — шепчу. — Ты не можешь говорить.

Даже если бы мог… комм бы я не смогла настроить. И я сняла этот грёбаный ошейник — последний поводок, что связывал меня с ними. Нас больше не могут отследить.

Я дрожу. Холод проползает в кости, даже под тяжёлой курткой. Что теперь? Я замёрзну здесь? Умру в этой пещере? Или Призрак снова сорвётся — и раздавит мне горло своими окровавленными руками?

Время тянется, огонь из пламени превращается в угли.

Холод сгущается. Воздух стынет так, что дыхание белым туманом висит перед губами. Призрак не дрожит. Он будто не ощущает холода. Вообще.

Без куртки. С голыми руками. Периодически добавляя в костёр новый деревянный лом, размером чуть ли не с меня. Потом его взгляд снова возвращается на мной. Пар выходит из маски, каждый вдох — ровный, глубокий, металлический.

Он — как статуя на входе в эту могилу.

Я больше не чувствую пальцев. Ни на руках, ни на ногах. Трясёт так, что зубы стучат. Каждая дрожь отдаёт болью в руке.

Я умру здесь.

Осознание приходит странно спокойно. Фатально.

Я умру — медленно, мучительно. И бессмысленно.

Если только…

— П-Призрак… — лепечу я сквозь дрожащие, одеревеневшие губы. — Иди сюда. П-пожалуйста.

Он склоняет голову набок, как волк, пытающийся понять странный звук. В его ледяных, звериных глазах борются растерянность и осторожность. Но через мгновение он разворачивается из своего напряжённого полуприседа и медленно подходит — шаг за шагом, будто приближается к дикому зверю, который может сорваться в любой момент.

Ирония почти свербит смехом в горле.

Он опускается рядом со мной. Тепло от его тела — будто открытая дверь в печь. Я почти впиваюсь в это тепло, прижимаюсь, пока не успеваю передумать. Он каменеет. Всем свои телом. Мышцы под моей щекой моментально становятся жёсткими, как камень.

Он… боится.

Боится меня.

Хихиканье, истеричное и вымученное, вырывается из груди облачком пара. Самый пугающий альфа, которого я когда-либо видела, ходячая машина смерти, способная руками вырывать кости из мяса… и его пугаю я.

Но даже при всей этой напряжённости он меня не отталкивает. Просто сидит — застывший, неприкасаемый, — пока я выкачиваю из него тепло.

Его рука вздрагивает. Потом кисть. Любой другой альфа давно бы обнял полузамёрзшую омегу, но только не он. Он будто не знает, что делать. Да он вообще когда-нибудь видел омегу вблизи?

Мысль абсурдная.

Но всё же.

— Эм… — я заминаюсь, разрываемая между страхом и отчаянной потребностью не умереть от холода. — Ты можешь… обнять меня, если хочешь.

Он снова склоняет голову, брови сдвигаются к переносице. Его глаза впиваются в меня, как клинки.

— Р-рукой, — уточняю я, едва не стуча зубами, когда он явно не понимает, о чём речь.

Тишина. И пристальный, дикий взгляд.

Медленно, очень медленно, я тянусь к его предплечью — оно толщиной с мою грёбаную ногу — и он снова каменеет, когда кончики моих пальцев касаются его шершавой, изуродованной кожи. Я пытаюсь поднять его руку — бесполезно. Она тяжёлая, как гранит.

— Ты можешь поднять руку? — спрашиваю я тихо, боясь спугнуть единственный источник тепла. Единственный шанс остаться в живых.

Рука двигается. На дюйм. На два. На три.

И это он делает так осторожно, будто держит на ладони бомбу.

Я шевелюсь так медленно, словно приручаю паникующего быка или дикого жеребца. Забираюсь под его руку сама, устраиваюсь боком, осторожно уклоняясь от бурых пятен крови, засохшей на его майке.

Не только кровь. Куски плоти тоже.

Мне абсолютно крышу снесло.

Его рука медленно, очень медленно опускается на меня. Осторожно. С опаской. Он задерживает дыхание — клубы пара из маски почти исчезают. Я не слышу его сипов. Он сидит, как статуя, повернув голову набок, и его зрачки расширены почти до чёрных кругов. Я слышу, как он сглатывает.

— Всё хорошо, — бормочу я. — Только на эту