Свет во тьме - Ноа Хоуп

– Это… – прошептала я, и слова застряли в горле, словно их вытеснил учащённый стук собственного сердца. Я всё ещё не могла поверить своим глазам, боясь, что одно неверное движение – и всё это растворится, как мираж в пустыне. – Это что, какая-то… изощрённая галлюцинация, вызванная стрессом и моим воспалённым воображением?

Я с силой ущипнула себя за предплечье здоровой руки, впившись ногтями в кожу. Короткая вспышка боли отрезвила на мгновение. Но комната никуда не делась. Всё было настоящим.

– Эта мастерская… моя, – выдохнула я, и голос предательски задрожал от нахлынувших эмоций. Почти детская радость смешивалась с глубоким недоверием, растерянность боролась с волной благодарности, а где-то на задворках сознания уже шевелились тревожные вопросы. Всё это смешалось в один тугой комок в груди, из-за которого было трудно дышать.

Почему? Зачем Николас это сделал? Когда он успел всё организовать? И что стоит за этим жестом? Искренняя забота? Попытка загладить вину? Или очередной, хитроумный ход в его сложной, непонятной мне игре? И чего он ждёт от меня взамен?

Вопросы вихрем проносились в голове, сплетаясь в неразрешимый узел. Горло внезапно сжало тугим спазмом, и по щекам непроизвольно ручьём потекли слёзы. Ноги подогнулись, и я рухнула на колени, обхватив голову руками, и беззвучно заплакала, не в силах больше сдерживать весь тот ураган эмоций.

Не знаю, сколько прошло времени – несколько минут, а может, целая вечность. Мир сузился до стука собственного сердца и вкуса солёных слёз на губах. Наконец, когда первый, шквал эмоций немного утих, оставив после себя лишь пустоту и ноющую головную боль, я с трудом поднялась на ослабевшие ноги. Ощущение было такое, будто меня пропустили через мясорубку. Вытирая мокрые от слёз щёки тыльной стороной ладони, я сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь хоть немного взять себя в руки и вернуть подобие контроля. Нужно было успокоиться и собраться с мыслями. Слишком много всего случилось за последнее время.

Я медленно обошла комнату, теперь уже не просто рассматривая, а буквально впитывая в себя каждую деталь. И тут, когда я в очередной раз проходила мимо огромной пробковой доски, мой взгляд упал на листок бумаги, прикреплённый серебристой кнопкой прямо в центре.

Сердце снова пропустило удар, а потом забилось чаще. Я подошла ближе, осторожно сняла записку. Пальцы дрожали так сильно, что я с трудом смогла развернуть сложенный листок. И тут же увидела знакомый, размашистый почерк Николаса.

«Лёля, если ты нашла эту записку, значит, я, к сожалению, не успел показать тебе комнату сам, как планировал. И я почти уверен, что у тебя сейчас куча вопросов ко мне, на которые я постараюсь ответить, как только вернусь.

Я знаю, что создание нижнего белья для тебя – это не просто работа, а твоя страсть. И я хотел создать для тебя такое место здесь, в нашем доме, где ты сможешь полностью погрузиться в своё творчество.

Эта комната – твоя. И я надеюсь, она станет для тебя источником вдохновения, радости и, возможно, немного покоя».

Я снова не смогла сдержать слёз. Глубоко тронутая этим таким личным и продуманным жестом, прижала записку к груди. И когда первая волна эмоций немного схлынула, я, чуть успокоившись, снова развернула записку, и мой взгляд зацепился за несколько слов. Они были начертаны почти у самого края листа, чуть ниже основной подписи, мелким, едва заметным курсивом на итальянском.

«Quando intorno c'è solo oscurità, tu sei la mia luce.

– N»

Когда вокруг лишь тьма, ты мой свет.

В этой короткой фразе было столько скрытой любви, что у меня перехватило дыхание. Лёгкие сдавило так, словно он действительно был рядом, стоял за моей спиной и шептал эти слова мне на ухо, опаляя кожу своим горячим дыханием. И вот так, в одно мгновение, все вопросы и сомнения, которые так терзали меня всего несколько минут назад, вдруг показались такими незначительными и ничтожными перед лицом его признания. Сейчас я чувствовала это каждой клеточкой своего существа: Николас любит меня по-настоящему, даже спустя семнадцать лет разлуки.

– И, кажется… – сердце сделало болезненный кульбит, – я его тоже. Несмотря ни на что.

Я бережно повесила записку обратно на пробковую доску, кончиками пальцев разгладив бумагу. Потом невольно обняла себя руками, пытаясь унять внутреннюю дрожь и сумасшедшее биение сердца, которое никак не хотело успокаиваться. Это место действительно дышало вдохновением. Но реальность тут же напомнила о себе: творить с одной рукой будет очень сложно. Не то чтобы меня это остановило, скорее, наоборот – подстегнуло.

На одном из стеллажей я заметила стопку новеньких, ещё пахнущих типографской краской скетчбуков. Выбрав тот, что с самой плотной, кремовой бумагой, я взяла его здоровой правой рукой, ощущая приятную тяжесть и предвкушение. Устроилась за рабочим столом в удобном эргономичном кресле, я взяла мягкий графитовый карандаш и начала переносить на чистый лист образы, которые пришли мне ранее в голову у озера. Было чертовски неудобно, и периодически приходилось останавливаться, но я не могла остановиться. Словно прорвало плотину.

Время перестало существовать в творческом потоке. Я не замечала ни голода, ни усталости, ни ноющей боли в руке. И лишь когда первые лучи рассветного солнца пробились сквозь жалюзи, окрасив комнату в нежные персиковые тона, я, наконец, отложила карандаш и откинулась на спинку стула. Несколько листов были заполнены эскизами – женственные силуэты, сложные переплетения кружев, смелые вырезы. Я посмотрела на свою работу, которая ещё несколько часов назад существовала лишь в моём воображении, и почувствовала глубокое удовлетворение. Но организм настойчиво требовал своего. Веки отяжелели, мысли путались, а каждая клеточка тела молила об отдыхе. Нужно было попытаться поспать хотя бы пару часов.

Я тихонько поднялась со стула. Ноги, слегка затёкшие от долгого сидения, несли меня по знакомому маршруту к моей спальне. Но, проходя мимо массивной дубовой двери, ведущей в комнату Николаса, я невольно замедлила шаг. Сердце предательски ёкнуло.

Просто зайду на секундочку. Чтобы убедиться, что он вернулся.

Это желание было настолько сильным и навязчивым, что сопротивляться ему не было сил.

В конце концов, что в этом такого?

Осторожно приоткрыла тяжёлую дверь и заглянула внутрь. Комната была погружена в густой полумрак, лишь тонкие полоски солнечного света с трудом пробивались сквозь плотно задёрнутые тяжёлые шторы. Но Николаса там не было. Огромная, почти королевских размеров кровать была идеально заправлена. Ни единой складки на шёлковом покрывале. Подушки лежали нетронутыми.

Тревога мгновенно вернулась. Я достала из кармана телефон и проверила время. Пять тридцать утра.