Эта башня во мне - Надежда Викторовна Ожигина

Григ опять перехватил мои руки и печально улыбнулся в ответ:

– А разве я искал, глупая девочка? Когда мрачный Сухарь, глава ордена, взял из приюта меня и Тамару, кто-нибудь спросил, о чем мы мечтаем? Кого волновали детские слезы, когда он творил двух монстров из перепуганных малышей? Судьбу не выбирают, она приходит и берет за горло, перечеркивая все, чем дорожил, во что верил и что любил.

Он решительно шагнул на балкон. Черные перья татуировки вдруг обрели объем, затрепетали на холодном ветру, распушились, сложились в могучие крылья.

– Не обманывайся, девочка из метро, ты достойна кого-то почище, не замаранного грязью столетия, не пропитанного кровью по самое горло. Наши партии не играют дуэтом, как бы мы ни звучали вместе.

Воронцов легко вспрыгнул на зубец парапета, оттолкнулся от него и взлетел, даже не кивнув на прощание. Мелькнул силуэт в темнеющем небе и затерялся в сумерках.

Я хотела бы улететь вместе с ним, но разве меня спросили? Кому какое дело до моих хотелок и ненаписанных виш-листов? Этот путь для меня закрыли, запаяли, навешали сотню замков. И не то чтобы я с ним враждую. Он решил судьбу за двоих и оплавил душу клеймом. Обозначил границы общения.

Было больно и обидно до слез. Но Изнанке плевать на обиды и страхи. Я бесчувственная башня, пережиток эпохи. Груда гранита, бетона и стали, зачем-то набитая изнутри капризным человеческим мясом, снующим вверх-вниз по мраморным лестницам.

Меня даже высоткой назвать нельзя, потому что небоскребы из Москва-сити обыграли МГУ и «Украину», что уж говорить о «Ленинградской».

Самая маленькая из сестер. Та, что опоздала с эффектным стартом на восемьдесят с лишним лет. И от этого можно с ума сойти.

Хотя… Куда уж сильнее?

4.

Я стояла на балконе и слушала.

Гудение электричества в проводах, гул разозленных ос. Яркий насыщенный звук, раздражающий все рецепторы разом, таял в вязких московских сумерках, уходил куда-то на юг. Внизу сигналили автомобили, пели рельсы под тяжестью поездов, копошились люди со смешными мелодиями, отражавшими простые желания.

Моя печаль рвалась из груди вместе с серебряной кровью. Сердце было отравлено болью и пыталось застыть окончательно.

Я сбежала в студию, схватила скрипку и вернулась на балкон с инструментом. Чувства душили, раздирали на части. Единственным способом выжить стала новая импровизация, выпускающая любовь на волю.

Не судьба!

Эти два слова я твердила, как заклинание, втискивала пальцами в каждую ноту и отправляла в полет над Москвой.

Наша встреча в метро оказалась ошибкой. Ты увидел футляр и узнал его. Заинтересовался не мной, инструментом, принадлежавшим Софи Вознесенской. Помогал не мне, а внучке Софи, потому что в прошлом ей задолжал. Теперь все долги оплачены.

Мне казалось, я умираю от боли. Вот сейчас доиграю и спрыгну вниз, чтобы из сломанной грудной клетки выкатилось дурацкое сердце, пропитавшееся серебром, но не утратившее способность страдать. Два года близко не подпускать мужчин, убеждать себя, что с любовью покончено, и так обжечься на первом встречном!

Но если Григ Воронцов – не судьба, может быть, завтрашний день порадует новой встречей? Слабо верилось в такой исход, в то, что поутру мужики будут штабелями ложиться при виде распрекрасной меня, но спасительный оптимизм, отдающий идиотизмом, куда лучше глухого отчаяния, уронившего женскую самооценку ниже фундамента «Ленинградской».

В конце концов, этот старый хрыч годится мне как минимум в деды! Он подкатывал еще к моей бабке, а его соперник на любовном фронте издевательски гремит костями в шкафу, пытаясь выбраться из ловушки! Я на себя баллоны качу, считаю бездарностью и уродиной, но вдруг у чертова Воронцова инструмент между ног сточился, так сказать, за давностью лет и частотой использования? Срок годности вышел – и все, хана!

Не знаю, как люди внизу восприняли мой гомерический хохот, долетевший откуда-то из-под шпиля. Я вообще сегодня в ударе. Лапаю парней, обливаю водой, потом диагностирую им импотенцию из-за отсутствия интереса. Разумеется, так проще, чем признать ущербность и тотальную непривлекательность.

Но с другой стороны, кто знает. Может, заниженная самооценка – лишь последствия общения с лярвой? Пройдет неделя, другая, мой сексуальный баланс восстановится, и начну отбиваться от кавалеров? Кстати, есть же на свете Обухов, очень милый гардемарин, оценивший меня по достоинству. Вместе будем чистить Москву от нежити вроде наследника Субаш, чем не семейный подряд? Внешне он мне приглянулся, да и карты силен метать, а клин всегда вышибают клином! Пословицы и поговорки не дураки придумали, их народ веками оттачивал и проверял на собственных шкурах.

Неожиданно все изменилось. Мое отчаяние растаяло дымкой, унесенной прочь поездами на четыре разные стороны. Хорошо царить над четырьмя вокзалами, выпуская мелодию в небо, отправляя ноты на волю, будто певчих птичек из клетки. Летите, родные, там свобода и ветер, и мягкие черные перья, сорвавшиеся с татуировки…

Нет, о Григе больше думать не нужно. Эта горечь растворится на языке, как растворяется вкус лекарства. Воронцов нарисовался на моем пути, чтобы спасти от лярвы. Он отыграл увертюру и сгинул, а теперь на сцену выйдет солист, чтоб вести основную партию. Главное, верить, искать и ждать. Впереди у меня долгий путь, пропитанный магией Брюса.

Москва звенела и пела, взрывая воздух гудками, клаксонами, голосами людей, лаем собак… Но теперь я услышала кое-что новое. Шесть музыкальных произведений, вплетавшихся в общий гомон, в концерт затемненной столицы. Шесть невероятно красивых напевов, потянувшихся к моей высотке.

Я узнала их, сразу, проявившимся даром, набравшим силу особым чутьем. Я потянулась к ним разумом, каждой клеткой тела, смычком и скрипкой. Я словно кричала «ау!» в лесу, заслышав знакомые голоса. Не зная исподов, стоящих за музыкой, я без проблем различала здания. Ноктюрн Красных ворот, марш здания МИД, токкату дома на Кудринской площади. И мощную симфонию МГУ, сплетающую все мотивы.

Церковная соната моей «Ленинградки» полетела навстречу, слилась, впилась, отразилась в многоголосье улиц, очищая от скверны артерии города. Я звала сестер, просила о помощи, толком не зная, зачем мне все это.

Не хотела быть башней, но стала со-зданием. Мечтала о свободе, но тянулась к своим. Мое новое племя, семья, способная защитить и утешить. Словно дикий гусь, я кричала во тьму, надеясь вернуться в стаю.

Я играла сонату, и над Москвой натягивались новые струны: от здания к зданию, от шпиля к звезде. Семь амулетов прожигали сердца, вытаскивая исподнюю магию. Над семью шпилями вспыхнули молнии, искристый заряд пробежал по струнам, активируя заклинания, замешанные на лиловой