Царствуй во мне - Наталья Ратобор

* * *

20 апреля 1917-го Мариинский дворец, где помещалась резиденция Временного правительства, был окружен тремя пехотными полками и Балтийским флотским экипажем. Гомон и свист солдат перекрывали шум на прилегающих улицах:

– Долой Милюкова!

– Гнать Милюкова в шею! В растуды его.

– Долой войну! Пусть сам на фронте дохнет!

– Зачем нам Дарданеллы с Босфором – в соху их не впряжешь!

– Выдать нам сочинителя Антантова письма – не то долой и всё Временное!

– Время Временного истекло! Всю власть Советам!

– Свергли царя – свергнем и буржуев!

Вжавши голову в воротник по ушные мочки, съеживались в зале министры. Им было страшно до урчания в животе и расслабления кишечника.

Еще через два дня, наблюдая уличные столкновения спровоцированной большевиками стотысячной рабоче-солдатской демонстрации со сторонниками кадетов, министры опубликовали обвинение большевиков в разжигании гражданской войны. Но, испуганные накалом страстей, они все-таки удалили из правительства неугодных толпе Милюкова с Гучковым.

Так большая политика стихийно вершилась на улицах и площадях, руководимых профессиональными революционерами. Большевики, впрочем, скоро открестились от участия в массовых беспорядках, убеждая всех, что они только желали произвести «мирную разведку сил неприятеля».

Пользуясь уступками кабинета министров, социалисты – представители эсеровских кругов из Петроградского Совета вошли во Временное правительство, формируя неизбежно приближающую печальный финал компанию лебедя, рака и щуки.

Глава 14

Весточка

Мария Чернышова, ныне супруга господина Томшина, была безмерно собой довольна: ей пришло на ум положить в походный рюкзак Захара Анатольевича серебряный портсигар ее отца, предварительно набив памятный подарок папиросами любимой марки супруга.

В дверь парадного входа требовательно постучали – характерная примета появления их друга Шевцова. Маша поспешила навстречу.

– Прибыл попрощаться: убываю на фронт – приняли калеку по недостатку состава. А что Захар?

– Уезжает завтра – вот как раз вещи штопаю, в наше время тяжело приобрести новое…

– Куда?

– Ой, я точно… Куда-то в Румынию. А вы?

– Мне на Юго-Западный. Жаль, что не застал.

– Берегите себя. Позвольте, я вас обниму.

– Вот что, Мария Николаевна… Если в мое отсутствие вдруг объявится ваша сестра, передайте ей, пожалуйста, письмо… – Валерий Валерьянович мучительно замялся, – вы не подумайте худого… Знаете, мы почти год состояли во фронтовой переписке… Я очень привык… Мне было бы немыслимо жаль окончательно разминуться с Варварой Николаевной.

Мария Томшина почти весело глянула на него. Она мысленно представляла, как Захар по дороге обнаружит спрятанный в рюкзак подарочек, но Шевцову показалось, что она усмехается.

– Конечно, вы можете полагать, что мой интерес к вашей сестре неуместен… Мы ведь из разных поколений.

Мария Николаевна почти с изумлением глянула на него:

– Помилуйте, зачем вы… У нас ведь давнее знакомство, и мы так много вам обязаны! Вы, безусловно, имеете право интересоваться судьбой своей подопечной. И наверняка с ней все отлично: всегда была такая débrouillarde, как говорит Захар.

Она приняла письмо – и тут же позабыла о нем, поглощенная мыслями о муже.

Выходя, Шевцов злился на себя, что слукавил. Но, с другой стороны, что именно он мог объяснить Вариной сестре? Мучительное беспокойство о девушке, болезненную тягу, нездоровые грезы? Что их, если рассудить здраво, с Варварой связывает? Ее полудетское увлечение и его внезапная, как приступ аппендицита, сумасшедшая любовь? Пожалуй, вовремя ему в путь. Перемелется – мука будет. Лишь бы с Варей все было благополучно.

* * *

Варвара Чернышова откинулась на спинку софы и прикрыла глаза: атмосфера последних дней истощала нервную систему и отвлекала от работы. Москва бурлила солдатскими митингами, требующими роспуска Временного правительства. А ей так нужны сейчас сосредоточенность и спокойствие духа. Ведь профессор Лучковский, сочетавший в себе христианское служение болящим, отеческое попечение и хирургический гений, допустил ее ассистировать на сложнейших операциях. Это страшно ответственно и почетно одновременно. Она сто раз проштудировала каталог операционных инструментов и просмотрела атлас анатомии. Надо бы еще на описание этапов операции взглянуть: она должна быть во всеоружии.

Поднялась к столу, взяла сушку и, перекрестившись, механически стала надкусывать, раскладывая учебники и расправляя складки чистой, но мятой льняной скатерти. На краю лежали конверты – занес хозяин квартиры. Одно от сестры, а второе… Варвара подскочила: от него! Похолодевшими пальцами нервически разрывала внезапно предательски затвердевшие веревки сургучных печаток.

«Милая Варенька,

Крепко надеюсь, что письмо мое застанет тебя в добром здравии. Встретил Клавдию Владимировну, получил известие о твоих ожогах. Очень беспокоюсь. Хочу заверить, что ты всегда можешь рассчитывать на меня, как на верного друга. Какие бы ни случилось получить шрамы, помни, что всегда останешься самой красивой и чудесной барышней. Я бы многое отдал, чтобы повидаться нынче с тобой. Я не сумел найти тебя ни в Московской университетской клинике, ни в московских больницах – должно быть, тебя перевели либо выписали. Прошу твою сестру передать тебе это письмо, как скоро ты ей объявишься. Когда я узнал, что она вышла за моего друга, понял, что в этом угадывается перст судьбы, скрестившей наши пути. Если и ты в данный момент замужем – я счастлив за тебя, но подай только знак, что жива и здорова, и этого будет достаточно, чтобы сделать меня счастливым. В противном случае – умоляю быть откровенной и положиться на меня, как на близкого человека, готового принять в тебе самое искреннее участие. Откликнись, ласковая моя Варюша. Прошу прощения за боль, которую причинил тебе в нашу последнюю встречу. Думаю о тебе много и часто и неподдельно желаю здоровья и благоденствия.

Сердечно обнимаю,

Валерий.

P. S. Адрес свой прилагаю. Отъезжаю теперь на фронт, но надеюсь получать почту пересылкою через горничную Катю; она осталась приглядывать за домом.

17 мая 1917 года из Петрограда».

Варвара сдерживала подступавшие всхлипы; осенним ветром заметались суматошные мысли. Неважно, что давно и безупречно зажили на спине участки кожи, пересаженные бестрепетной, Богом благословенной рукой доктора Луки Лучковского. Пустяки, что даром пропадает мысленно представляемый случай испытать будущего возлюбленного – «всяк меня полюбит беленькою, а ты чернушкой полюби». Все сейчас стерлось из памяти, какое все неважное… И как это, в самом деле, глупо – плакать от счастья. Но, постой же, кажется, он упомянул, что едет на фронт? Нет, уже уехал. Жив ли он теперь? Какой ужас. Сейчас же припадет она на колени перед Казанской иконою Пресвятой Владычицы. «Прими его под Твой честной омофор, родная Мати…» – шептали горячие, целомудренные губы так рано повзрослевшей Вареньки.

Глава 15

Есть у революции начало,

нет у революции конца