Царствуй во мне - Наталья Ратобор

* * *

Вернувшись в избу, где снял угол, Шевцов вытряхнул оживившихся с приближением кормильца матрасных клопов и завалился, не раздеваясь, на укрытое кожухом лежбище. Ему все грезился милый облик Варюши, Вареньки.

Кто знает, что зацепило Шевцова: признательность ли за поддержку, оказанную в трудную минуту, уместное задорное шутливое словцо, самостоятельность или целомудренная чистота влюбленной в него девушки – а это Шевцов умел улавливать безошибочно. Но заполночь измятому бессонницей мужчине пришлось, почесываясь от свежих укусов, выбираться наружу, чтобы поприветствовать ночное светило. Стало невозможным не выплеснуть почти забытые переживания и предчувствие печали. В кои-то веки ему приглянулась барышня, а назавтра они расстаются – пожалуй, навсегда. А если бы и не расставаться, ничего, кроме краткой искры романтической симпатии, не предвидится: слишком молода девушка, слишком покалечена его душа, слишком хрупка жизнь, затронутая войной, и непредсказуемо будущее. Но сегодня! Отчего не надышаться животворящим веянием Вариной влюбленной юности и не помечтать, повелительно назначив безответным слушателем праздно скалящуюся лунную харю:

Твоя весёлая нежность

Смутила меня:

К чему печальные речи,

Когда глаза

Горят, как свечи,

Среди белого дня?[28]

* * *

Наутро Валерий Валерьянович озабоченно тер виски, часто отхлебывая холодную заварку вчерашнего чая, чтобы залить похмельную жажду. Пожалуй, он вчера погорячился, увлекшись встречей. На трезвую голову он теперь интуитивно отстранялся, осознавая, что с Вариным преображением и сам к ней относится иначе. Единожды удостоив девушку чести быть допущенной в его укрытый от чужих взглядов мир, он относился к Варе бережно, оттого-то и опасался подать безосновательную надежду. Помимо того, он хорошо помнил, чьей она была дочерью.

Шевцов почти раскаивался в опрометчивом обещании. Однако желание в последний раз повидаться с обаятельной девушкой вместе с куда более приземленной жаждой освежиться в пышущий жаром день пересилили: пообещав себе самому быть образцово-безукоризненным, он отправился на свидание.

Поздним утром офицер словно нехотя потащился по уже разогретой мостовой к корпусу персонала. Девушки затеяли постирушку. Шевцов справился о Варе – его, хихикая в спину, перенаправили к хирургическому корпусу.

Дежурная с ночи сестра Варвара Николаевна следила за погрузкой разобранной операционной.

– Повремените немного, голубчик, скоро освобожусь, – приветливо кивнув в его сторону, шепнула Варя.

Удостоверившись в безупречной упаковке стерилизационного и рентгеновского оборудования, а также проследив за текучкой, Варвара Николаевна велела санитарам грузить и вернулась к Валерию Валерьяновичу. Затем поспешила за покрывалом и купальными принадлежностями, подарком сестры.

* * *

На пути к реке Шевцову с Варварой отчего-то было неловко; разговор не ладился. В молчании вошли в разреженный сосновый бор, мягко ступая по распаренной духмяной сосновой хвое. Миновали веселый малинник, усыпанный ягодами. Спустились к реке по песчаному рассыпчатому откосу – Валерий Валерьянович подал Вареньке крепкую руку. На зыбучей прибрежной косе было пустынно. Сонливая, разморенная жаром река, лениво распростершая широкие объятия, меланхолично несла свои задумчивые, сверкавшие под солнцем воды. С визгливым криком носились ошалевшие от зноя стрижи.

Варя, не спеша разделась, заплескалась в заводи. Шевцов отошел вниз по берегу и, обнажившись до исподнего, со звучным фырканьем нырнул с размаху в освежающую воду. Повалявшись на горячем песке, он вдруг забеспокоился, натянул бриджи и, пробравшись через орешник, позвал Варю, откликнувшуюся с прибрежной полосы. Девушка отдыхала на распаренной мшистой почве, в блаженной неге подставляя лицо лучам. Темно-васильковый купальный костюм, покрытый приставшим песком, деликатно обозначил молодое тело. Варя приподнялась навстречу на локте. Шевцов опустился рядом.

– О чем ты грезишь, юная Венера?

Варя беззаботно рассмеялась, скорее от избытка солнца и молодости, чем от комплимента Валерия Валерьяновича. Шевцов исподволь разглядывал девушку, получая подлинно художественное удовольствие. При ярком дневном свете обыкновенно серые Варины зрачки отсвечивали дымно-голубым бериллом. Слипшиеся намокшие пряди казались темнее обычного; легкий ветерок шевелил подсушенный солнцем, тончайший позолоченный пушок на висках. Хотелось провести рукой по загоревшей бархатистой коже, как приголубливают диванных велюровых кошек. Безмятежный и счастливый, Шевцов опрокинулся подле своей спутницы и, убаюканный перекатистым сосновым гулом, блаженно задремал.

Очнулся он внезапно – от несносного щекотания в носу, резко отдернул голову и стремительно вскочил, крепко чихнув. Неугомонная Варя, приплясывая от восторга, хохотала, с тонкой камышинкой в руках.

– Ах, ты так?! – Всполошенный спросонок Шевцов, подхватившись, кинулся вслед за девушкой.

Варя со смехом кружила и петляла по берегу. Загнанная к реке, она с девчоночьим визгом понеслась по кромке воды, торопливо шлепая и высоко поднимая ноги. Шевцов не собирался отставать. Варя попыталась уплыть. Валерий Валерьянович плавал быстрее.

– Попалась, рыбка!

Подхваченная девушка, смеясь и извиваясь гибким телом, молотила по воде ногами.

Азарт дурашливой борьбы овладел Шевцовым:

– Не уйдешь!

Сгоряча прижав к себе Вареньку, ощутил упругость юной груди, безотчетно пробудившую в нем обычно подконтрольное мужское начало. И словно разом обрушилась бездонная глубина небосвода, оглушив смятенный разум. Шевцов, в губительной и самонадеянной опрометчивости, сиганул в смеющиеся очи шаловливой Ундины – а вот вынырнуть не довелось. Сгинул, увяз, растворился. Непроизвольно подался к Вариным губам.

Варвара пришла в замешательство, точно прозрев, подобно библейской Еве, которой вмиг открылась ее нагота. Заалела щеками, уперлась в грудь Шевцову и с силой оттолкнула. Волшебство развеялось.

– Пора, Валерий Валерьянович, – опустив глаза, смирив негодующие нотки, произнесла девушка.

Быстро развернувшись, она первой бросилась к берегу. И вот уже на песчаном фоне возник ее облепленный влажной тканью, точеный силуэт.

– Варюш, прости, – удрученно обронил Шевцов, выбираясь на берег, – даю слово: впредь не повторится.

Переодевались в молчании. Возвращались по пыльной дороге тоже в неловкой тишине.

* * *

Валерий Валерьянович дурно провел ночь. Раздосадованный своим пылом, он нервно упаковывал вещи. «Вот где рвануло, – со злостью ворчал он, – а ты и не знал, Шевцов, что сунулся на минное поле? Каким теперь скальпелем осколки извлекать? Пропал, как мальчишка. Болван ты замшелый». Ему было неловко перед собой и срамно перед девушкой. Зачем. Зачем?! Он же знал, что не может, не имеет права посягать на ее нетронутую юность. «Вот и доверяйся тебе, шельмецу», – нудил он, собирая немногие книги, которые всегда возил с собой. Но, пожалуй, самое скверное заключалось в том, что до краев полные счастьем девичьи глаза все равно не отпускали его. Даром он себя стыдил. Что за наваждение?

Проучили за самонадеянность. И правильно! Пришлось призвать на помощь все шевцовское самообладание, всю самодисциплину. Дудки: Валерий Валерьянович управляет своими чувствами, а не чувства им повелевают.

Жаль только: не по-доброму