Горячие руки для Ледяного принца - Рита Морозова

— Чудо, — пробормотал он, отходя. — Чистое чудо, миледи. Организм на пределе. Кости срастаются медленно. Мышцы ослабли. Но… — он глянул на Кайлена, — … жизненные силы стабильны. Пульс слаб, но ровен. Главное — покой. Питание: бульон, каши, позже — овощи на пару, мясо протертое. Мало, но часто. Никаких резких движений. И… — он посмотрел на меня, — … терпение, миледи. Много терпения. Вы отдали слишком много. Возвращаться будет долго и трудно.

— А дар? — не удержалась я, хотя боялась.

Хардин покачал головой.

— Признаков нет, миледи. Ни тепла, ни свечения. Организм — на выживание. Возможно… — он взглянул на Кайлена, — … это навсегда. Но жизнь — вот величайший дар. Держитесь за нее.

Когда они ушли (Марта накормила меня несколькими ложками горячего бульона — слабая волна тепла разлилась внутри), Кайлен задумался.

— Надо идти, — сказал он. — Совет. Первый после осады. Ждут решений. Продовольствие. Укрытие. Стены. Пленные южане… — Он потер переносицу. — Отец не может. Значит… я.

В голосе — тяжесть, но не паника. Решимость.

— Иди, — прошептала я. — Они ждут своего Короля.

Он вздрогнул от слова, но кивнул. Поднялся, наклонился, осторожно поцеловал в лоб. Губы — теплые, мягкие.

— Скоро вернусь. Отдыхай. Марта рядом.

Он вышел. Я осталась одна, но не в пустоте. В тепле, под треск камина, с запахом бульона и цветов. Прислушалась. Сквозь стены — слабый, но различимый звук. Не вой ветра. Не звон стали. Капель . Упорная, ритмичная.

Повернула голову, скрипя зубами от боли в ребрах, к окну. Солнечный луч стал ярче. На подоконнике, за стеклом, сидела маленькая пушистая птичка с красной грудкой. Снегирь? Не знаю. Чистила клювом перышки, потом залилась звонкой, настойчивой трелью. После тишины Вечной Зимы — это был гимн. Жизни .

Закрыла глаза. Запомнить. Этот звук. Этот первый голос пробуждающегося мира. Пустота внутри — да. Боль — да. Но где-то очень глубоко, под слоями слабости и потери, шевельнулось что-то крошечное. Не тепло целительства. Другое. Росток… надежды. Благодарности. Я жива. Он жив. Зима отступает.

Это только начало, — подумала я, слушая птицу и капель. Долгий путь. Но мы пройдем его вместе.

* * *

Я дремала, убаюканная треском камина и далеким пением птицы, когда дверь снова открылась. Ожидала Кайлена или Марту. Но в дверях стоял… папа .

Эдгар. Замер, увидев меня. Его лицо исказилось гримасой — боль, радость, безмерное облегчение — все сразу.

— Доченька… Аннализочка…— он бросился к кровати, упал на колени, схватил мою руку, прижал к мокрому от слез лицу. — Живая… Ты живая… Я думал… боялся…

Он не мог говорить. Просто плакал, обнимая мою руку, а я слабой ладонью гладила его седую голову, шепча что-то успокаивающее. Слов было мало. Слишком многое осталось за ними. Он сбивчиво рассказывал о том, что происходило после того, как я убежала на стену. Какая была суматоха в лазарете. Я — скупо, щадя его, о том, что помнила. Главное было в этом: он здесь. Я здесь. Мы выжили. Хоть отец и был сильно ранен, выглядел он явно бодрее и живее меня.

Кайлен вошел позже, когда папа уже сидел рядом на стуле, не выпуская мою руку, чуть успокоившись. Принц принес бульон и теплый хлеб. Молча наблюдал за нами. В его глазах светилось что-то глубокое, почти… завистливое. Он не знал такой простой, безусловной отцовской любви.

Когда папа, измученный дорогой и слезами, начал клевать носом, Кайлен осторожно предложил ему отдохнуть рядом. Старик согласился, неохотно отпустив мою руку.

— Он… счастлив, — тихо сказала я, когда дверь закрылась.

— Мы все счастливы, что ты с нами, — ответил Кайлен, садясь на место Эдгара. Смотрел на меня, и в его взгляде была такая нежность, что перехватило дыхание. — Солнце садится. Хочешь увидеть? Первый закат Весны.

Я кивнула. Он осторожно, невероятно бережно, обхватил меня и поднял. Я вскрикнула от внезапной боли в ребрах, но он принял весь мой вес на себя. Сильный. Невероятно сильный теперь. Отнес к большому окну, где стояло кресло с высокими подлокотниками. Усадил, укутал пледом от Марты.

Окно — на запад. Над руинами, почерневшими стенами, дымящимися развалинами — заходило солнце. Но не холодный, багровый шар Зимы. Оно было огромным, теплым, золотым . Красило небо в невероятные цвета: нежно-розовый, персиковый, пурпур, индиго. Легкие облака пылали на горизонте крыльями феникса. Воздух кристально чистый, морозный, но с неуловимым запахом оттаявшей земли.

И там, внизу, на почерневшей крыше кузницы, лежал последний сугроб. Под лучами солнца он таял. Медленно. Упорно. Струйки воды стекали вниз, блестя, как ртуть. А под ним, где снег отступил, обнажилась темная, мокрая черепица. Обычная. Готовая принять тепло.

Я смотрела на капель, на тающий сугроб, на золото заката, и слезы тихо текли по щекам. Не от боли. От красоты. От чуда — конца Зимы.

Кайлен стоял рядом, его рука — теплая, твердая — на моем плече. Он тоже смотрел на закат. В его серебристых глазах отражалось пламя солнца и что-то новое — мир? Принятие?

— Первый лучик, — прошептала я, слабо указав на струйку с крыши.

— Первый лучик, — повторил он. Пальцы слегка сжали мое плечо. — Их будет больше. С каждым днем. Пока весь лед не станет водой. А вода — жизнью.

Он помолчал, глядя на растущие фиолетовые тени.

— Я боюсь, Алиса, — признался он тихо, так что слышала только я. — Боюсь этой силы. Боюсь не справиться. Боюсь… стать другим монстром. Боюсь не оправдать их ожиданий. — Кивнул в сторону города, где зажигались первые огоньки.

Я повернула голову, превозмогая боль, чтобы видеть его. Профиль в багрянце заката. Тень сомнения в глазах.

— Ты не один, — прошептала я. Голос слаб, но тверд. — Я здесь. Папа здесь. Марта. Люди… они верят. Потому что ты дал им это. — Кивнула на сугроб. — Ты не должен знать всего. Ты должен идти. День за днем. Как эта капель. И я… пойду с тобой. Пусть медленно. Пусть без дара. Но пойду. Не как целительница. Как… твоя опора. Твои теплые руки. — Слабо улыбнулась.

Он посмотрел на меня и опустился на колени рядом с креслом, осторожно взял мое лицо в свои теплые, сильные ладони.

— Мои руки теперь просто