Судьба в наследство. 2. Судьба в наследство - Елена Александровна Ковалевская

- Спасибо, - и от всей души поблагодарила. - Но до зари мы уедем.

Нам принесли поесть. Прямо в этой комнате постелили, бросив четыре тюфяка возле камина. А чтоб мы не опасались подвоха со стороны хозяев, мужчина сам остался с нами в комнате на ночь. Спали тревожно, вслушиваясь в каждый подозрительный шорох и скрип. Мы с Гертрудой по очереди забывались зыбким сном, готовые в любой момент схватиться за оружие. А когда ночь перевалила на утро, мы с помощью хозяина навьючили коней и пустились в дорогу. Метель с вечера не перестала мести, и это было нам на руку. Сильный февральский ветер с секущим лица снегом мгновенно стирал наши следы, а белесая мгла хорошо укрывала от наблюдателей. Оставалось лишь молиться, чтоб какой-нибудь шальной патруль нас не засек.

Но все обошлось: то ли благодаря плохой погоде, то ли неурочному времени, когда любому часовому хочется поглубже зарыться в одеяло и продолжить сладко спать, мы благополучно покинули предместья Вианы. И дальше, подстегивая коней, выехали на дорогу, ведущую в Тарагрен - вольный торговый город, где нам не угрожала опасность нарваться на церковный розыск. А после, как запланировали: осторожно проскочив Ромуэль, и свободно выдохнув в Солье, где купеческий совет умудрился подмять под себя больше дюжины деревень и мелких городков в округе, вырвав их из лап государственного протектората, попасть наконец-таки в место нашего назначения - монастырь элиониток в Лориле близ города Каварро.

Глава 7.

В воскресенье восемнадцатого декабря в день тезоименитства в главном соборе города должна была состояться торжественная служба и молебен по великомученику Геласию. Храм украшали душистые еловые ветви, перевитые алыми и серебристыми лентами, алтарь покрывал бархат густо расшитый золотом и жемчугом, все священнослужители облачились в парадные одежды. Однако празднество оказалось омрачено утренним переполохом: в городской ратуше поутру нашли зарезанного писца. Каким образом злоумышленники проникли в запертое здание, и что там делал ночью несчастный, так и не было выяснено.

Присутствовавший в городе первый достойный доверия его преосвященство епископ Констанс, который должен был провести торжественное богослужение, выразил свое недовольство произошедшим и пообещал разобраться во всем лично.

С самого начала службы, приняв вариант проповеди - как поучения, епископ взвинтил атмосферу в соборе до предела. А после когда молебен подошел к концу, вовремя не сошел с кафедры, как полагалось по правилам, тем самым, вынудив находящихся внизу священнослужителей и знатных прихожан оставаться на месте. Его преосвященство сознательно затягивал паузу, собираясь сказать что-то важное.

И верно, спустя минуту напряженного молчания, когда все шепотки в соборе стихли, он, не повышая голоса, заговорил. Чтобы расслышать люди, стоящие в последних рядах поднимались на цыпочки.

- Братья и сестры, в сей славный день, я скорблю о случившемся, что легло на наши души черным пятном. Праздник оказался омрачен тягчайшим событием, от которого поблекли все краски светлого воскресенья. Вчера злостным образом был оборван земной путь праведного служителя скриптория. И этим наша чаша терпения оказалась переполненной. Внемлите мне!.. Вы - благочестивые люди - стремящиеся жить в радости церковного бытия, вынуждены соседствовать с постоянным искусом и блудом, что угнездился в городе. Вы - оказались неволены распутством, словно червем, поселившимся в сердцевине и подтачивающим древо изнутри. Доколе вы должны терпеть столь вопиющую разнузданность тех, кого людьми назвать нельзя? Тех, кто встали на путь Искусителя, продали ему свои души, взамен плотских утех и сладострастия? - аудитория замерла, а епископ, поняв, что толпа в его власти, продолжал: - Горе людям, отринувшим учение Единого и предавшим Мать-Церковь, преступившим ее догмы и заповеди. Ведь кто не признает Церковь своей матерью, тот не признает Бога своим пастырем! Горе, молчавшим о непотребстве, творящемся каждый день рядом с ними. Трижды горе! Дабы свет Веры вновь воссиял в ваших сердцах, чтобы искоренилась скверна, вернулись души заблудших на путь Божий, я волею ордена и стремлением облегчить ношу страждущим, обязан принять тяжкий груз. Должен помочь Ордену Святого Дилурия Всепрощающего изжить порок из Звенича. Как любой из вас придет на помощь страдающему, так и я протяну руки молящему о поддержке, и с великой радостью окажу ее. Возрадуйтесь, о братья и сестры, восхвалите Единого, что в заветах своих указал одной ветви быть опорой для другой. Там где бессилен один - всесильно множество, где не справляется один - помогут остальные. Так и Орден Святого Варфоломея Карающего приходит во вспомоществование Ордену Святого Дилурия Всепрощающего, дабы вместе мы единой силой очистили город и вернули радость светлого бытия.

Наступила оглушительная тишина, присутствующие на богослужении находились под впечатлением речи епископа. Но вот священнослужители, стоящие во главе городского управления, осознали, что именно произнес его преосвященство. Выходило, что он, воспользовавшись насильственной смертью какого-то захудалого писца, принадлежащего к самой низшей церковной ступени, только что отодвинул Орден Святого Дилурия от мест занимаемых в легиторуме, приведя к управлению орден который практически сам и возглавлял.

Сначала послышался робкий шепоток, затем легат Адельм и его заместители с перекошенными от гнева лицами повскакивали со своих мест. Преподобный Кликст даже попытался что-то сказать, но в поднявшемся гуле, взметнувшемуся к сводам собора, невозможно было разобрать его слов.

Знатные прихожане тоже наконец-то сообразили, чем чревата для них смена власти в городе. Одни из них были рады этому, другие наоборот - возражали. Началась сумятица.

Среди священнослужителей творилось тоже самое. Некоторые радостно восклицали, прочие яростно негодовали. Благообразная торжественность праздничной службы оказалась нарушена - храм превратился в шумную базарную площадь. Лишь кафедра у алтаря оставалась островком спокойствия. Епископ Констанс хладнокровно смотрел на творящееся безобразие.

К нему с почетного первого ряда, проталкиваясь сквозь запрудивших центральный проход знатных прихожан, добрался старший викарий Адельм, его грузная фигура как огромная галера раздвигала образовавшуюся толпу. Легат с покрасневшим от ярости лицом, остановился перед епископом и, задыхаясь, бросил обвинение ему в лицо:

- Я знаю, это все подстроено вами! Учтите, просто так этого не оставлю! Выведу вас на чистую воду!

На что Констанс, холодно глянув на него, выдал:

- Вы разрешили домам терпимости жировать в городе. Попустительствовали им, позволяя разрастаться безнаказанно, распространяли гниль блудного искуса по телу Союза. В Святом Городе непременно захотят услышать ваш отчет об этом, - викарий словно рыба, вытащенная из