Черноокая печаль - Зарина Солнцева

— Ничего не бойся, — шепчет доверитель, — Я всегда нежно...

— Мне ведомо, в первый раз больно.

Мужаюсь я, хотя голос дрожит. Но он лишь самодовольно хмыкает, лишив меня последней преграды и накрыв меня нагим телом.

— Со мной всегда будет хорошо.

Глава 17

— Пошли оба на хрен! Знать вас не хочу! И видеть тоже!

Рычу я приглушенно на стук в дверь, отчетливо слыша запах братьев. Туда же были посланы еще три беры и две служанки, что стучались к нам с Наталкой. Пришли, видите ли, пригласить на торжество. Уважить героев!

На поминальном одре я видал их похвалу и уважение! Уважали, сволота! Так уважали, что у меня кишки внутри в узлы сворачиваются, когда я на нее смотрю.

Она и так у меня худая, как тростинка, ветер подует — и унесет. Обещал откормить. Защитить. Что бед больше не познает.

А сам... Доверился семье, братьям. Общине. И ничего толкового из этого не вышло.

— Хрен нынче еще не созрел. Выходи, Третьяк, дело серьезное.

Меланхолично ворчит за дверью Тихий. Но я зол не на шутку. Оттого и ворчу в ответ. Не слезая с мягкой перины.

— Идите на прошлогодний!

Но, видать, дело и вправду серьезное. И они, вопреки моим ожиданиям, не уходят, а как раз-таки наоборот.

— Укрой жену свою, мы входим.

Твердо, не слыша моего недовольства, говорит второй брат по старшинству, оставив мне ровно два мгновения, дабы укутать спящую Наталку в одеяло поплотнее, до устроить под своим боком. Только носик да макушка видны.

Тихомир и Гром заходят тихо, не создавая лишнего шума, аккуратно прикрыв дверцу за собой. Пользуясь, гады, что черноокая моя спит и я на них не нарычу. Ну ничего! Я сейчас как встану и с лестницы обоих спущу! Благо, боги силой не обделили!

Уже готовый вынырнуть из ложа, как хрупкая ладонь моей красавицы отпускается на мой твердый живот, слегка царапая ноготками. Будто почуяв мои думы, Наталка плотнее ко мне жмется, уткнувшись носом мне в ребра.

— Не уходи... мм... Третьяк.

Ну ты ж моя сладость... Куда я от тебя уйду? Устраиваю зад обратно на место возле нее и не шевелюсь лишний раз. Тревожить не хочу ее хрупкий сон. Умаялась, поди.

Братья же переглядываются и как ни в чем не бывало устраиваются удобнее! Гром седлает единственный стул, а Тихий подпирает плечом стенку у окна.

— Чего пожаловали?

Рычу на них полушепотом.

— Не ворчи и не гневайся, третий. Мы ж тебя сразу предупредили, мать ее заклюет, а остальные бабы помогут, — спокойно замечает Тихий. — Да и потом, нам до последнего не верилось, что ты и вправду с ней повязался узами брака.

— На ней была моя метка! Мой запах!

— Ну знаешь ли, что еще ты мог учудить, дабы насолить матери? После того случая с Мироном ты еще сильнее ею пренебрегаешь. Вот мы и подумали, что ты так ей мстишь. И всем бабам нашим за одну.

— Не нужна мне никакая месть... — вздыхаю устало. — Я свою молодку нашел, и больше ничего и знать не хочу о других.

— Вот оно как... — задумчиво тянет Гром и оглядывается на притихшего среднего. — Выходит, не ошиблась.

— М-да, выходит, что так.

Скребет тот бородку. Я, наблюдая за их переглядыванием, невольно начинаю беситься. Вот всегда так! Еще когда я малым был?

— Кто не ошибся?

Нетерпеливо ерзаю на месте, и Наталка рядом недовольно фырчит, хмуря брови.

— Да не дергайся ты! Разбудишь ведь... — с ухмылкой причитает старший. — Ганна внесла имя твоей жены на родовой камень.

Вот ведь... Услужила старая медведица. Низкий поклон ей, сестре моего деда. Дурацкая ухмылка так и прет на морду. Если уж высекли имя на камне, да кровью начертили. То уже всё... Никто не в силе это изменить. Ганна — хранительница знаний предков и родовой ветви! Против нее даже мать не попрет!

Надо к ней заглянуть, свежего меда весеннего принести, да пару свежепойманных зайцев и косулю. Поблагодарить.

— А мать что?

Не удержав веселье, приподнимаю я вопросительно брови, братья фырчат почти одновременно.

— Рвет и мечет. Разнесла главную залу. Теперь ей не прогнать невестку. Только если твоя человечека сама уйдет.

— Не уйдет. — довольно урчу я и тут же поправляю вождя. — И не человечка она, а Наталка. Понял, господин?

— Понял, я понял. Не рычи. Ишь какой недобрый стал.

— Имя нездешнее. Заморское. Кто она? — интересуется Тихий с легким любопытностью в глазах. Я же отмахиваюсь от вопроса невнятным ответом.

— Да местная она, из княжества. Целительница.

— Во как!

Брови Грома ползут вверх. А Тихий на миг застывает, заинтересованно переводя взгляд на ворох одеял, куда я амару свою спрятал.

— Целитель — это хорошо. — причитает он. А Гром тем временем поджимает губы. На миг задумчиво щурится, а потом изрекает:

— Ладно уж, Третьяк, не серчай на нас. Мы-то думали, она сразу, как ты уйдешь, в лес сиганет. Или под других мужиков пролезет. Баба ведь, а они в трудный час быстро замену ищут. Были неправы, признаем.

Перевожу взгляд на Тихого, тот молча кивает, соглашаясь со словами вождя. И у меня будто камень на душе рассыпается. Держать обиду на братьев — тяжкая ноша. Почти неподъемная. Да и рад я, что Наталку мою признали. Втроем ее защищать небось легче будет.

— Ладно уж... прощаю. — машу величественно на них лапой. — Что там за дело, серьезное?

Они снова переглядываются.

— Что молчите?

Пытливо рассматриваю их.

— Учитывая, что ты только восояденился с женой. Оно тебе не понравиться.

Настроение и веселье вмиг угасает. Тяжкая, мать ее, ноша быть лучшим охотником общины!

****

Как бы там не причатали старые бабки, дела блудские не такие уж и плохие. Столько нежности и ярких ощущений мне не перепадало, кажись, с рождения.

С ложа меня Третьяк не выпускает. Сюда же нам приносят кушанья. В банью сполоснуться уводит на руках. Я теряю от него не только разум, но и время. Только сон, еда и он.

Кажется, я отоспалась за все свои весна! А еще и сильнее к нему привязываюсь, постепенно растерев все смущение и