И тут я увидела чудовище - Екатерина Началова

— После я установил cебе рамки и ритуал, — Ингренс говорил без смущения. — Теперь я убиваю только преступников, только в саду. Никакой крови вне сада. Так продолжается давно... Я уже привык рассматривать тех, кто попадает в сад, как расходный материал. Поэтому тебе нельзя заходить туда, Ри. Никогда.

— Поняла... — пискнула я, вычеркивая белый сад из списка «к посещению».

— У нас есть то, что мы приобрели, а есть то, с чем мы родились. Боюсь, изменить второе практически невозможно, — Ингренс внимательно посмотрел на меня. — Думаешь, почему я рассказываю тебе это?

Вопрос застал меня врасплох.

«Чтобы я ни на что не надеялась?» — умоляюще глянула на него.

— Чтобы ты понимала, что существует то, что не изменить. И отличала это от того, что можно попробовать исправить.

— Но как отличить одно от другого?!

Ингренс чуть приподнял пепельную бровь.

— Естественно для понимания нужно достичь некоторого просветления.

Глянув на белоснежного убийцу, я фыркнула, не сдержав смеха. Он повел уголком рта, показывая, что пошутил намеренно.

— ...требуются усилия, мудрость. Наставник, годы. Порой не помешает провести их в лесу.

— Предлагаешь мне отправиться в лес?

— В лесу было бы легче проявлять безумие.

Кивнула, соглашаясь. Вести себя безумно, будучи спутницей короля, я не могла. В рамках комнаты я могла ходить хоть на ушах, но этого было недостаточно.

Услышав что-то, ведомое только ему, Ингренс поднялся, лениво нащупывая халат.

— Время, одевайся. Нам снова пора жениться.

Он поднялся, собираясь удалиться.

— Подожди! — Я остановила его. — Что стало с Драконом, который убил твою мать?

Уже подходя к стене, Ингренс безмятежно оглянулся.

— С тем? Когда подрос, я нашел его. Вырезал весь его род, самого оставил. Кстати, он еще жив.

— Что?! И где он? — спросила я с нехорошим предчувствием.

— Держу в выгребной яме под замком, — Ингренс отвечал ровно. — Думаю, его жизни хватит еще лет на пятьдесят.

Поймав мой округлившийся до размеров блюдца взгляд, метнувшийся вниз, а затем на него, Ингренс от души расхохотался.

— Шучу! Он сдох еще до твоего рождения. Я держу в выгребных ямах других нехороших убийц.

Выдохнув, возмущенно бросила в него подушкой. Ингренс увернулся и удалился, продолжая посмеиваться.

Через пятнадцать минут мы встретились уже в кабинете. Ингренс был уже серьезен, в тон отцу, что стоял рядом со мной, мрачный и молчаливый как каменный утес. Я снова проколола ладонь, замечая, как Ингренс отводит глаза, стараясь не смотреть на кровь, как задерживает дыхание, стараясь не вдыхать запах.

— Клянусь быть вам добрым мужем, леди, — голос звучал спокойно. Мы смешивали кровь третий раз.

Я смотрела новыми глазами на белого Дракона, которого мне выпал жребий полюбить. Видела мальчика, познавшего смерть; юношу, ставшего убийцей; мужчину, вечно борящегося с собой; короля, любящего кровь, но не желающего войн.

Так вот ты какой, Ингренс...

— Клянусь быть вам понимающей спутницей, мой король.

Он сжал мою руку. В серебряных глазах мелькнули коварные искорки. Я совершенно не уверена, торчит ли у него кто-то в выгребной яме под замком или...

Глава 25. Двадцать пятый день замужем

Обрушившаяся любовь сочилась из каждой поры моей кожи. Удержать ее в себе я категорически не могла. Не знаю, сколько уже раз я признавалась Ингренсу в чувствах. Даже нет, не «признавалась» — это слишком тяжелое слово, усилие, вырванные из груди слова. Я же просто сообщала, что люблю, и не ждала ответа. Надеялась, конечно, но не ждала.

«Я люблю тебя», — бормотала, борясь со сном, когда обнимала его мокрая после изнурительного сексуального марафона, который он устроил, обозленный на некоторых недалеких подданных.

«Люблю», — однозначно сообщала, когда он спокойно открывал книгу. Делал это Ингренс строго каждый вечер. Совершенно на пустом месте, с книги, однажды схваченной наугад, у нас образовался маленький уютный ритуал, которому Ингренс педантично следовал. Иногда ему не хватало времени, иногда он уставал — но все равно находил время появиться, открыть книгу, выразительно посмотреть в мою сторону — от меня требовалось немедленно превратиться во внимание — и начать читать.

«Любимый», — иногда я обращалась к нему, забыв про имена и титулы.

На «люблю» Ингренс не особенно реагировал. «Я мало способен на чувства» — его единственные слова, сказанные еще на осмотре. С тех пор о чувствах он не говорил. Вряд ли Ингренс читал женские романы, судя по которым на признание в любви, нужно немедленно признаваться в ответ. Но он и не смущался, не краснел, не суровел, не пытался перевести тему. О том, что он услышал приятное, можно было судить по нескольким признакам.

Первым признаком были довольно жмурящиеся веки. Жмурился Дракон один раз — так что момент нужно было еще успеть обнаружить. Я сама распознала его не сразу, а когда уловила, что в ответ на мое «люблю», веки вдруг удовлетворенно сожмурились, старалась не пропустить ни раза.

Улыбка, рождающаяся в уголке рта, была вторым признаком. Возможно, ее видела только я. Но улыбка точно была. Он запирал ее там, в уголке, и не всегда вытаскивал на свет. И все равно это не отменяло ее существование.

А третьим признаком были действия. Их тоже было сложно поймать, потому что нелегко соединить сегодняшнее «люблю» с неожиданными поцелуями каждой фаланги пальцев через три дня. Или внезапное утреннее посещение, когда Ингренс появился из тайного хода, повернул сонную меня на спину, задрал ночную рубашку и просто приник щекой к голому животу, застыв на несколько долгих минут. Я спрашивала, что с ним, но Ингренс молчал. Мне осталось только гладить его по голове, понимая, что мой неприступный король просто захотел прижаться к теплому животу, и никак это не объяснять.

Не объяснял он многого. Отчасти я понимала, что не должна все знать — некоторое из того, что я о нем знала, приводило меня в ужас, который я никак не могла соединить с нежным и внимательным мужем, появляющимся в моей спальне. Но желания знать больше это все равно не отменяло. К сожалению, Ингренс далеко не всегда желал открываться, объяснять причины своих поступков и рассказывать о планах. Но я продолжала спрашивать, помня о том, что мне разрешили. Ингренс на вопросы не сердился, он тоже помнил, что разрешил спрашивать. Это второй отчетливый ритуал, который у нас появился: мой вопрос —