Там, где нас нет - Альвин Де Лорени

— Демоны знают, что у вас творится! — ректор вскочил из-за стола, — Всё самому приходится, — он засобирался идти из кабинета.

Выходя, столкнулся в дверях с вызванным начальником флота Вильгельмом фон Верт Вихманном. Тоже искусником.

— Пойдём со мной, Вилли, — махнул рукой ректор, — расскажу по дороге…

Пока шли к источнику, ректор рассказал о том, что стало ему известно по поводу удара, нанесённого пиратской республике, и что следует предпринять флоту Лирнесса в целях окончательного разгрома скользкого противника, так долго, как песок сквозь пальцы, уходившего от сражений с регулярным флотом и прятавшегося среди многочисленных отмелей и островов Вольного архипелага.

Оме Ульрих лежал как живой на скамье у стены хижины Адальберта. В костюме, запомнившемся всем, кто был на балу, на котором он появился первый раз, со своим Личным Слугой и оме Лисбетом Брайтбахом. Руки маркиза были сложены на животе. Исхудалое безглазое лицо оме было спокойно, но если присмотреться, казалось, что он едва заметно улыбается. Трупного запаха не было. Дотрòнувшись до бледной руки с длинными чёрными ногтями, ректор не почувствовал холода, свойственного мёртвому телу.

Каменный куб алтаря спокойно, как и столетия назад, истекал волнами Силы. На нём лежала плетёная конусовидная шляпа и резной посох. Между ними стояла деревянная фигурка кота с высоко задранным хвостом. На скамье, стоявшей у противоположной стены хижины, прислонённый к ней, разместился резной барельеф с глазом чудовища, пристально следившим за вошедшими.

Тяжело вздохнув, ректор и начальник флота вышли из хижины.

— Эй, кто там! — ректор хлопнул в ладоши, — Пригласите сюда целителя, — сказал он заглянувшему в дверной проём сумрачного зала прислужнику, сопровождавшему их в подземелья Схолы.

Пока ждали целителя, оба искусника, переходя по залу, говорили о том, как начальник флота видит операцию по разгрому пиратского гнезда, о состоянии сил и средств флота, его готовности к походу, о патрулировании восточных, самых опасных — с учётом демонов в Тилории, рубежей Лирнесса, о походе флотилии из четырёх кораблей в Оспан с дипломатической миссией, о перевозках товаров с Южного материка, о союзниках из числа мелких владетелей островов Срединного моря. Да мало ли о чём можно говорить — только начни…

Целитель, манерный омега, с длинными русыми волосами, заплетёнными в низкую косу, учтиво поклонился ректору, протянул для поцелуя кончики пальцев начальнику флота и проследовал в хижину.

— Вот, оме, осмотрите, пожалуйста, — ректор указал на лежащее тело.

— Мы уже осматривали его, господин ректор…

— И каков результат?

— Ну-у… Живым его назвать сложно…

— Э-э? В каком смысле? Он мёртв?

— Здесь сложно всё, господин ректор… Мы просто не можем сказать однозначно, жив он или мёртв. Дело в том, что проверить зрачковый рефлекс по понятным причинам невозможно — он указал на безглазое лицо его светлости, — аноксии нет, слизистые не высохли, охлаждение тела имеет место, но явно недостаточно… трупное окоченение не наступило. В то же время дыхание и сердцебиение отсутствуют. Сознание отсутствует, безусловных рефлексов нет, — говоря всё это, целитель быстро пробежался короткой иглой по известным точкам на теле оме, а затем достал деревянную слуховую трубку, приставил её к груди лежащего и, откинув длинную прядь волос, приложился к ней ушком с блеснувшим в нём гвоздиком бриллианта, оправленного в золото.

— Вот… видите… — начал было он, но тут его аккуратные бровки изумлённо поднялись вверх, — невозможно! — выдохнул омега.

Целитель выпрямился и ошеломлённо уставился на ректора.

— Что там? Говорите, ну?

— Там… сердце стукнуло…

Целитель снова приложил ухо к трубке и надолго застыл в этой позе.

— Вот! Опять!

* * *

Песок. Песок скрипит на зубах. Раздражает глаза. От него никуда не деться. Одногорбый верблюд мерно шагает, изредка флегматично наклоняя шишковатую голову к жидким, больше похожим на сухой бурьян, пучкам какой-то убогой растительности. В такт его шагам брякают жестяные бубенцы, навязанные на шее.

Я в пути уже давно… пятый день… Пятый день наш караван идёт по пустыне… За спиной у нас остался Хор-Факкан. Убогий прокалённый солнцем городок, обнесённый глинобитной стеной, а караван идёт в Диббу — порт на берегу Оманского залива. Там я планирую сесть на доу и переправиться на персидский берег. В Ормуз. Там поищу попутный караван и… меня ждёт Шираз.

— Как ты? — чуть придержав верблюда, поравнявшись с ещё одним пахучим зверем, заглядываю под колеблющийся навес, затянутый кисеей. Там, под навесом, держась двумя руками за седло, сидит девочка. Чёрная. Улька. Ульрика. Приобретённая мной в Зинджи-и-баре — так арабы зовут Занзибар.

— Хорошо, Саша, — чуть слышно шепчет она. Укачало. Её всегда укачивает.

Разговариваем по-русски. Местным я сказал, что знаю язык негров — вот и общаюсь со своей невольницей на нём.

Улька у меня откуда-то из Эфиопии — поэтому на настоящих негров — с вывороченными губами и приплюснутым носом она не похожа. Наоборот, круглое лицо весьма соответствует европейским понятиям о красоте — если бы не почти чёрная кожа, а так у неё даже глаза светло-зелёные.

Из-за спины слышится топот копыт — скачет кто-то из охраны каравана. Я поправляю на боку кривую саблю. Мужчина без оружия — не мужчина, а презренный раб.

— Мухтарам Азиз, — смуглый до черноты араб прикладывает к груди руку, склонившись в неглубоком поклоне, — сайед Аббас просил вам передать, что скоро будет оазис, там сделаем привал и он приглашает вас к себе в шатёр…

— Хорошо, сайед Вахид, я приду… — кланяюсь в ответ.

Охраннику лестно, что я назвал его господином — мне нетрудно, а вежливость тут много значит. Сесть мне на шею сложно — учёный табиб с синими глазами способен напугать до дрожи в коленях — стража имела случай удостовериться.

Двадцать лет… Двадцать лет как я живу здесь. На Земле. Сейчас 793 год хиджры. Или 1415 год по европейскому летоисчислению.

Отгремели захватнические войны Тимура. До сих пор в Мавераннахре содрогаются, вспоминая железного хромца. Ушёл в небытиё его непримиримый соперник — чингизид Тохтамыш. Почти пятьдесят лет назад в результате восстания Красных повязок Китай сверг власть монгольской династии Юань, в Европе полыхает Столетняя война, одряхлевшая Византия доживает последние годы…

От Балхаша, через Джунгарские ворота совсем мелким я попал в Урумчи, а там один китаец — лекарь с колокольчиком — так в Китае называют бродячих врачей, к которому я прибился — мне тогда пять лет было, взял меня с собой в Китай. Почтенный Шенгрен Ху — как я его звал — прикалывался так. На самом деле его звали У Тао. Под его руководством я изучал акупунктуру, зубрил, перемежая проклятущие иероглифы