Синие бабочки - Джек Тодд

– Хочешь пожаловаться папочке? – хрипло усмехаюсь я, а рыжая – кажется, это Лили, – бьет меня локтем под дых.

– Заткни пасть!

Ее лицо перекошено от злости, а руки откровенно дрожат, когда она хватает с пола самый крупный осколок стекла и подносит его к моим глазам. Я проглатываю проклятья, что вертятся на языке, и мне наконец становится по-настоящему страшно. Умирать я не готова. Не от рук обнаглевшей ревнивой старшекурсницы, возомнившей себя королевой Белмора.

Но Джессика не вонзает осколок мне в глаз или в сердце, а опускает его ниже и с нажимом проводит по шее до самой ключицы. Горячая кровь заливает расстегнутую на несколько пуговиц блузку, от боли и слабости меня пошатывает, а мрачное торжество на лице старшекурсницы смазывается. Мир снова плывет и превращается в невнятное месиво, и я не понимаю – от страха или от того, что я теряю слишком много крови. Впервые за последние несколько лет мне не хочется умереть. Уж точно не вот так вот, в душевой, в руках жестоких студенток и среди кафельной плитки.

Разве я не заслуживаю большего? Хотя бы немного? Самую малость. Пожалуйста.

Но хватка Лили и Стейси ослабевает, и я без сил сползаю на пол, неуклюже пытаясь схватиться за гладкие стены и хоть как-то удержаться на ногах. Поскальзываюсь и ничком валюсь вперед, морщась от боли и неприятного жжения в районе шеи. Надо мной разносится смех, а запах цветочного геля для душа смешивается с запахом той дряни, что притащила с собой Лили.

Снова хочется спать. Ведь можно просто уснуть, и тогда больно уже точно не будет.

Нет. Мне нужно выбраться отсюда. Нужно попасть в медицинский кабинет. Обработать раны.

– Я тебя предупреждала, – выплевывает Джессика напоследок, прежде чем захлопнуть дверь в кабинку. – Нужно было слушать.

Послать бы ее к черту еще раз, а лучше десяток, но язык заплетается, и с губ срывается лишь приглушенное мычание. Я ползу к двери, загребая руками осколки стекла, и чувствую, как они впиваются в кожу, забиваются под ногти, а вокруг становится все темнее.

Пожалуйста, нет. Не сейчас. Пожалуйста!

И когда я касаюсь металлической двери в кабинку кончиками пальцев, мир окончательно погружается во тьму.

Творец

За окном уже стемнело, а я до сих пор торчу у себя в кабинете. Нет, меня не интересуют провальные задания студентов и то, что некоторые из них мечтают зайти после занятий и пересдать зачеты. Я не принимаю после занятий. И тем не менее сижу здесь и задумчиво постукиваю ручкой по столу, то и дело поглядывая на экран второго мобильного телефона. На столе красуется ноутбук, но и от него толку мало: установленная в комнате моей милой музы камера показывает ее пустую постель и Микаэлу Холт, уже в который раз подходящую к окну. После занятий дорогая Ванда так к себе и не вернулась.

И игнорирует уже седьмое сообщение. Не язвит в ответ, не пытается меня задеть или отмахнуться, как любит больше всего. Ванда не верит, что привязалась ко мне, а я не верю, что привязался к Ванде. Нет, я не привязался. Я точно знаю, что не найду кого-то лучше маленькой заносчивой стервы вроде нее. Потому что только такая сломленная и собранная заново малышка может стать моей идеальной музой – точно такой, какую я и представлял.

Чем дольше тикают часы на стене, чем дальше перемещается минутная стрелка, тем сильнее я хмурю светлые брови. Лениво переключаюсь между камерами, буквально продавливая пальцем кнопку на клавиатуре, но Ванды нигде нет: ни в коридорах, ни в учебном корпусе, ни в общежитии, ни даже в преподавательском корпусе. Камеры снаружи ее тоже не засекли, а чтобы добраться до мелких камер, установленных академией, нужно спуститься на первый этаж, на пост охраны. В душевых у меня камер нет.

Меня никогда не интересовали студенты Белмора. Ванда – просто забавное исключение из правил, и это я привез ее сюда, а не наоборот. Достаточно вспомнить прошлогоднее недоразумение в виде Джессики Купер. Меня до сих пор подташнивает при одном воспоминании о ее слащавой улыбке и взгляде, до отвращения напоминающем ее взгляд.

Со злостью отбросив ручку в сторону, я поднимаюсь из-за стола и срываю со спинки стула пиджак, накидываю его на плечи и смахиваю все вещи – от ноутбука до телефона – в кейс, прежде чем выйти из кабинета. До комендантского часа около пяти минут, вокруг не видно ни студентов, ни преподавателей – в коридорах и холле учебного корпуса стоит удивительная для академии Белмор тишина. И в этой гнетущей тишине сложно спрятаться от собственных мыслей.

Не представляю, куда можно запропаститься среди трех корпусов. Моя милая не из тех, кто станет зависать на вечеринках богатеньких мальчиков и девочек вроде Генри Тейлора. Не из тех, кто будет до последнего корпеть над книгами в библиотеке – и там ее нет, я проверил несколько раз. Не из тех, кто отправится на позднюю прогулку в парк или надолго застрянет в саду. И, к счастью, сейчас в Белморе некому протянуть к ней руки или причинить ей боль. Ванда практически идеальна, и едва ли кто-то решится ей навредить.

Не зря, в конце концов, мальчишка Тейлор то и дело распускает слухи о том, что моя дорогая Ванда попала в академию не просто так. Его стараниями только глухие не думают, будто связаться с ней – значит связаться со мной и лишиться всякого шанса окончить академию, а не вылететь отсюда как пробка. Позволить себе лишнего может разве что дурочка Купер.

Купер.

Так я и останавливаюсь, едва схватившись за резную медную ручку парадных дверей. Взгляд теряет фокус, в голове одна за другой проносятся догадки, и мозаика наконец складывается в единую картину: Джессика Купер привыкла получать от жизни все, дочка сенатора штата, она так и не смирилась с тем, что люди не падают к ее ногам по щелчку пальцев. А моя милая муза не из тех, кто станет подчиняться просто так. Даже мне, чтобы приручить ее, пришлось здорово постараться. Но Купер ничего не стоит надавить на нее, устроить ей близкое знакомство с внутренним уставом академии.

Правила устанавливают старосты. Старосты решают, кто и когда будет в почете у студентов. И старосты терпеть не могут, когда первокурсники лезут в их дела. И, боюсь, Джессика Купер легко могла перепутать теплое с мягким – например, посчитать, что