Синие бабочки - Джек Тодд

– Что ты?.. – пытаюсь произнести я, но голос срывается на хрип и затухает. В горле пересохло, а на губах образовалась противная корочка. Я что, торчу здесь дольше пары часов? Мне приходится откашляться, прежде чем продолжить: – Что ты здесь делаешь?

Рид криво ухмыляется, но его натянутой ухмылке я не верю ни на мгновение. Губы дрожат, брови сведены к переносице, а бледные пальцы то и дело подергиваются – он не просто злится, он в бешенстве. В таком, в каком я не видела его никогда за этот учебный год.

– Кто это сделал, моя милая муза? – отвечает он вопросом на вопрос, и под конец голос его становится все грубее и тише. Он почти шепчет, касаясь губами моего уха: – Кто посмел прикоснуться к тебе?

Дернув рукой, я едва не смахиваю с прикроватной тумбочки какие-то склянки, но Рид не дает мне потянуться к нему – перехватывает мою ладонь и касается запястья зубами, оставляя короткий укус на нежной коже. По-твоему, мне недостаточно больно? Но вслух я этот вопрос не задаю.

На языке вертится имя Джессики Купер, но пылающие гневом глаза Рида не говорят, а кричат: она станет одной из тех девушек, которых находят растерзанными рядом с Лос-Анджелесом вот уже полтора года, и ни ее отец – друг ректора Стилтона, – ни деньги, ни связи не остановят Коллекционера. Он прикончит ее только потому, что считает себя единственным, кто может ко мне прикасаться.

Но я уже не маленькая и слабая Ванда, я могу сама за себя постоять. Мне не нужна чертова защита от старшекурсниц, тем более такая. И я мнусь, покусывая нижнюю губу и начиная дышать все чаще, теряя ритм и ощущая, как резкая боль под повязкой нарастает.

Молчи. Молчи, Ванда, иначе ты станешь ничем не лучше него. Убийцей.

– Я все равно узнаю, – продолжает он, и в голосе наконец проступает злость. Рид склоняется ко мне и выдыхает прямо в губы: – И тогда плохо будет не только им, но и тебе. И я не шучу, Ванда. Кто бы это ни был, я хочу размазать их по стенке, как ту крысу, что обитала в твоем доме. Мучила тебя и сводила с ума. Ты разве хочешь вернуться в ад, дорогая?

Мой ад – это ты, Рид, не заставляй меня падать еще ниже. Во что я превратилась за неполный год в академии? В подстилку надменного профессора или верную помощницу серийного убийцы? И пусть я никогда не бывала на местах преступления, Рид зовет меня своей музой и убивает с моим именем на губах. Одно мое присутствие вдохновляет его, делает жестче и импульсивнее. Впрочем, понятия не имею, каким он был до меня.

Может быть, все было в десять раз хуже. Может быть, его тяга ко мне делает его чуточку лучше.

Мечтай, Ванда, мечтай.

– Это неважно, – спустя добрых несколько минут говорю я. – Я справлюсь сама.

– Ты кое о чем забываешь, милая, – едва не шипит он и на мгновение, сощурив глаза, становится чем-то похож на огромного бледного змея. – Ни у кого, кроме меня, нет права прикасаться к тебе. Никто, кроме меня, не может причинять тебе боль. И никто, кроме меня, не в праве распоряжаться твоей маленькой жизнью.

Я сама вправе распоряжаться собственной жизнью, и эти слова наверняка читаются в моем взгляде, когда я поднимаю на Рида глаза. Смотрю прямо и непрерывно, но очень быстро сдаюсь: бравада спадает, и становится ясно, что он прав. Мне и не хочется, чтобы моей жизнью распоряжался кто-то другой. Я сама ему поддалась.

Боже, какая же я жалкая. И ведь мне нравится. Нравится, когда он смотрит такими глазами и облизывается, как настоящий хищник, готовый загнать в угол жертву. Только жертва эта – не я. Я – муза этого хищника, и одно мое слово может разрушить чужую судьбу.

Раз, и не будет больше никакой Джессики Купер. О ней будут вспоминать лишь как об очередной жертве Коллекционера, в новостной ленте будут попадаться фотографии с места преступления, и мало кто запомнит ее как старосту академии Белмор. На губах вопреки желанию проступает тусклая улыбка.

Вот он и научил меня быть жестокой.

– Тогда почему не прикончишь меня сам? – спрашиваю я, чуть приподнявшись на локтях и коснувшись его уха языком. – Тогда распоряжаться будет нечем.

– Ты не глупая, Ванда, и прекрасно знаешь, что значит быть чьей-то музой, – ухмыляется он и коротко, но глубоко целует меня. На пару долгих мгновений я забываю, что со мной и где я нахожусь, и полностью отдаюсь его горячим губам и сильным рукам, которыми он прижимает меня к кровати. А потом все начинается заново: – Я не хочу тебя убивать, дорогая. Мне нужно, чтобы ты была рядом.

В эту секунду внутри меня что-то обрывается и летит прямиком в пропасть. Кажется, это мое сердце, но я уже не уверена. Ему нужно, чтобы я была рядом. Нужно. Рядом. Слова сливаются в одно и превращаются в непрекращающийся гул в голове, перед глазами маячит сосредоточенный взгляд Рида, а аромат его парфюма пьянит и усыпляет ничуть не хуже, чем та дрянь, которой пыталась вырубить меня Лили.

– Так кто это был, дорогая Ванда? – давит он, убирая с моего лица серебристую прядь волос. – Наш маленький друг Генри?

– Нет. – Я качаю головой, а Рид берет меня за подбородок и улыбается. Довольно. Ядовито. Хищно.

– Тогда кто? – И в этом вопросе настойчивости в десятки раз больше. Стоит помедлить еще хотя бы секунду, и он взорвется. А думать о скорой кончине второй раз за вечер мне совсем не хочется.

Когда я наконец приоткрываю рот и набираю полную грудь воздуха, чтобы ответить, по ту сторону дверей раздаются торопливые шаги. Отчетливо слышен знакомый уже стук каблуков по паркету, и мы оба понимаем: миссис Кларк успела поужинать гораздо быстрее, чем рассчитывал Рид. Он кривит губы и выпрямляется, отступая от койки на несколько шагов, но его волосы растрепаны, а на нижней губе поблескивает одинокая капля крови.

Моей крови.

Медсестра заходит в кабинет и останавливается неподалеку от дверей, складывает на столик несколько протеиновых батончиков и маленький пакет молока, не обращая на нас внимания. Я прикрываю глаза, делая вид, что все еще не пришла в себя.

– Простите, профессор Эллиот, я немного задержалась, – слышится ее запыхавшийся голос, а затем наступает