Синие бабочки - Джек Тодд

задавать лишние вопросы, не хочется возиться с ее грузным и неповоротливым телом, так что я одним коротким движением перерезаю ей горло, чувствуя, как закованные в виниловые перчатки руки обдает волной знакомого тепла.

Око за око. Кровь за кровь. Разве что мой порез на ее шее несколько серьезнее, и работаю я не куском стекла. Джессике повезло, иначе она умерла бы не так быстро: она хрипит, дергается в последний раз, а светлые глаза закатываются. Надеюсь, ей пришлась по вкусу собственная пилюля.

Жара действует на нервы и выводит из себя. Приходится дышать глубже и игнорировать трясущиеся руки, когда я одну за другой помещаю бабочек в приоткрытый рот Джессики. Зияющая рана на шее напоминает о Ванде: о том, как она лежала в медицинском кабинете, слабая и измученная. О том, какими глазами смотрела на меня в ту ночь.

Моя милая муза наконец-то поверила мне.

«Как ты себя чувствуешь, дорогая Ванда?»

Сообщение я набираю уже сев в машину и откинувшись на спинку водительского кресла. Удивительное желание – беречь ее и защищать от убогих созданий вроде девчонки и выскочки-старосты, да от кого угодно, кто протянет к ней свои грязные руки. Заботиться.

«Еще не умерла, к сожалению».

«Будь осторожна со своими желаниями, милая».

Ванда не может умереть, уж точно не раньше меня. Она единственная, кому удалось затронуть ту струну в моей душе, которая, как я думал, давно оборвалась. Но нет, она все еще жалобно стонет под напором тяжелого взгляда ее карих глаз, под ее удивительно мягкими прикосновениями и податливостью. Ванда Уильямс – моя милая муза, настоящая муза – делает меня чуть мягче. Живее. Ярче.

Ведь я не заботился ни о ком с тех самых пор, как стал самим собой. С тех пор, как она предала меня.

Чертова Хелена Браун.

Творец

Десять лет назад

В академии Белмор всего два правила: слушайся старост и не попадайся им под руку, если что-то пошло не так. Ни один из преподавателей или ректор на тебя даже не посмотрят, им нет никакого дела до того, что происходит в студенческом общежитии, но старосты – факультета или академии – совсем другое дело. И среди них есть по-настоящему прекрасный цветок. Нет, не цветок даже, а настоящая бабочка – трепещущая крылышками, перелетающая от одного цветка к другому Хелена Браун.

Хелена Браун, у которой нет ни капли совести. Хелена Браун, которой мне хочется передавить изящную шею и смотреть, как она задыхается и корчится от боли. Хелена Браун, которая так запросто предала мое доверие, потому что она староста.

Хелена, Хелена, Хелена.

Я со злостью откидываю учебник в сторону и до боли прикусываю губу, чувствуя, как скатывается по коже капля горячей крови. Солоноватый привкус оседает во рту и лишь сильнее подстегивает ярость. Хелена Браун принадлежала мне долгих несколько месяцев – только мне и больше никому. Я готов был носить ее на руках, поклоняться ей и любить так, как никогда не смог бы никто другой. И она предпочла мне другого. Других.

Вслед за учебником летит и со звоном разбивается о стену небольшая музыкальная шкатулка, когда-то подаренная матерью. Бабочка – она, черт побери, обожала бабочек! – выскальзывает оттуда и сиротливо поблескивает на застеленном ковром полу. Хрупкие синеватые крылья напоминают о проклятой Хелене. Все вокруг, от вкуса собственной крови до отражения в зеркале, напоминает о ней. И единственное, чего мне хочется, – поставить ее на место. Показать ей, что значит разбитое сердце.

Но до старосты не дотянешься просто так, против нее не пойдешь. Уже не моя дорогая Хелена – староста академии, и это она устанавливает правила. Как она сама же и выразилась, для нее я всего лишь пыль под ногами. Пройденный этап, о котором она желает забыть. А кто для нее этап следующий? Такой же бесполезный староста? Любитель случайных связей вроде сына ректора? Кому она готова улыбнуться, чтобы потешить свое раздутое эго?

Ненавижу ее. Всей душой ненавижу.

И я шумно вздыхаю, запустив ладонь в волосы. Ерошу их и стискиваю до боли, лишь бы немного отвлечься, а в голове вертится одна-единственная мысль: Хелена должна получить по заслугам. Неважно, кем она является в академии, ее жизнь может просто оборваться в один прекрасный момент, и никакой Хелены больше не будет. Кто она для этого мира? Такая же пыль, какой был для нее я.

Девчонка, о которой все забудут уже на следующий день, хотя фотографию с траурной лентой наверняка выставят в холле учебного корпуса. Но кто будет по ней скучать? Никто. И я лично позабочусь о том, чтобы люди в академии думали о чем угодно, кроме бедняжки Хелены Браун.

Странно, как быстро зарождается в голове эта мысль: я могу покончить с ней одним росчерком ножа, пусть даже кухонного. Могу увезти ее из академии Белмор на выходных под глупым предлогом. Прости меня, Хелена, молю, впусти меня обратно в свое черное сердце, я готов на все. А потом вместо теплого поцелуя я подарю ей холодное прикосновение стали. Ее алая кровь окрасит мои ладони, как книжные чернила на прошлой неделе.

И тогда-то она наконец поймет, что такое боль. Настоящая, яркая до искр перед глазами боль, от которой не спрятаться ни в своей комнате, ни в своей душе – она с тобой повсюду и не отпускает ни на минуту. Хелене даже повезет, ведь наедине с болью она останется на несколько коротких мгновений. Разве не прекрасно? Разве она не заслужила этот маленький подарок, когда изменяла мне? Когда насмехалась надо мной?

Я хотел подарить ей целый мир, но она решила отказаться.

Но я не принимаю отказы.

– Ну куда ты меня тащишь? – смеется Хелена на следующий день, откидывая назад длинные темные волосы. Ее глубокие карие глаза поблескивают в неярком свете зависшей в небесах луны. Только смех ее неискренний и холодный. – То, что я позволила тебе со мной прогуляться, еще ничего не значит.

Мы идем вдоль аллеи в сторону парка Белмор, больше напоминающего густой лес. За ним не ухаживают уже пару лет, и редко кто из студентов решается бродить там среди ночи, да и камеры ни там, ни на аллее до сих пор не установили. Я криво усмехаюсь себе под нос, глубоко вдыхая прохладный воздух.

– Просто хочу показать тебе кое-что особенное, дорогая. В последний раз.

– Если рассчитываешь растопить мое сердце, то тут без шансов, Рид, – качает головой она. – Я уже