Синие бабочки - Джек Тодд

что не хватит. Чувствую. Рид не из тех, кто спускает подобное на тормозах, – он одержим как своими идеями, так и мной. Импульсивен, жесток и привык все контролировать. Если Джессика вдруг попадет к нему в руки, то мы ее больше не увидим.

Никогда еще я не была так близка к истине.

Стоит только показаться в до боли знакомом коридоре и ступить на застеленный длинной ковровой дорожкой паркет, как ко мне подлетает рыжий ураган. Волосы Микаэлы лежат в беспорядке, торчат во все стороны, словно она решила изобразить из себя Мериду из диснеевского мультика, а поверх формы академии накинут длинный кардиган со звездами. Выглядит она, мягко говоря, странно, но удивляться после восьми месяцев жизни в одной комнате уже поздно.

Это далеко не самый странный ее образ.

– Наконец-то тебя выписали! – кричит она мне на ухо, когда стискивает в крепких, почти удушающих объятиях, а потом говорит уже ощутимо тише: – Я думала, помру со скуки, пока ты прохлаждаешься в медкабинете. Ну или сойду с ума, потому что вечерами у нас просто нечего делать. Не могу долго находиться одна. Но это мелочи, рассказать-то я хотела не об этом. Представляешь, Джессика пропала пару дней назад. Мне никто не говорил, но я подслушала разговор старост старших курсов, и она вроде как убежала с кем-то на свидание, но так с него и не вернулась. Представляешь? Меня не выпустили даже съездить в соседний городок, когда мне нужно было купить платье к рождественскому балу, а она укатила на свидание посреди учебного года! Как так можно вообще?

Микаэла продолжает болтать без умолку, но я перестаю улавливать нить беседы уже после фразы «укатила на свидание», и вовсе не потому, что моя соседка разговаривает слишком быстро и сбивчиво. Не потому, что та наворачивает вокруг меня круги, разомкнув наши короткие объятия. Нет.

Я понимаю, кто назначил Джессике свидание и почему она согласилась. Шутка ли, получить приглашение от профессора, по которому сходишь с ума уже который год, еще и сразу после того, как полоснула соперницу куском стекла? Я мрачно фыркаю себе под нос, представляя довольную улыбку Джессики и злорадство, расцветающее в ее душе. Она чувствовала себя на седьмом небе от счастья, это точно.

Вот только закончилось все далеко не счастьем. Спорить готова, что уже через пару дней Кейт Харрис будет с упоением рассказывать, что полиция нашла еще одну жертву Коллекционера, только на этот раз это студентка Белмора, а не какого-нибудь другого института. Черт бы с ней, с Кейт, той просто нравится копаться в делах серийных убийц, но Джессика…

Это ты убила ее, Ванда. Ты дала Риду наводку, прекрасно понимая, чем все закончится. Ты подставила ее. И все ради чего? Чтобы потешить собственное самолюбие?

Он бы все равно нашел ее. Рид Эллиот достанет из-под земли самого дьявола, если захочет, куда там старосте академии спрятаться от него. Ему ничего не стоило поднять записи с камер, поговорить со студентами или расколоть миссис Кларк, которая наверняка что-то знает. Как она там говорила? «Чего только ни бывает между студентами, особенно на первом курсе». Я явно не первая, кому прилетело от зарвавшихся старост. Не удивлюсь, если и становятся-то ими только те, чьи родители близки к ректору Стилтону, как отец Джессики.

– Ты меня вообще слушаешь? – спрашивает Микаэла, и я вздрагиваю. За эти несколько минут я успела забыть, где нахожусь и куда шла. Мысли о смерти Джессики никак не идут из головы. – А еще говоришь, что это я в облаках витаю. Пошли, бросишь свои вещи и пойдем на занятия. У нас следующая лекция с тобой на одном этаже. А вечером расскажешь, о чем сплетничают в медкабинете и что говорят перваки. У вас всегда так много болтают…

– Ага, – рассеянно киваю я и просто следую за ней.

Не помню, как переоделась в форму и забрала ноутбук из комнаты. Не помню, как мы спустились по широкой парадной лестнице на первый этаж и как вышли на улицу, двинувшись в сторону учебного корпуса. В памяти остались лишь яркие лучи весеннего солнца и цветастая зелень газона. И в воздухе, кажется, стоял удушливый аромат сирени, напоминающий о доме.

Боже, только о Рокфорде вспоминать не хватало. К счастью, память о прошлом меня так и не настигла: новая Ванда, готовая до последнего цепляться за собственную жизнь и без зазрения совести отправляющая Риду сообщения с именем жертвы, не готова вспоминать об унижениях. Только о том, что собственными руками подставила другого человека.

Черт побери.

Прихожу в себя я уже на лекции по начертательной геометрии. Профессор Мартин увлеченно объясняет, как правильно перенести чертеж на бумагу, размахивает указкой перед спроецированным на светлую стену рисунком, а я тупо смотрю на пустой лист перед собой. Ноутбук покоится в сумке, я не достала даже инструменты, только развернула бумагу.

Так, Ванда, соберись. Некогда строить из себя недотрогу, ты прекрасно знала, на что шла.

И, глубоко вздохнув, я берусь за карандаш и линейку. Удивительно, но чертежи быстро приводят меня в чувство: линии идут легко, а в голове наконец устанавливается такая желанная тишина. Меня не беспокоит ни совесть, ни назойливый голос Рида, который я привыкла слышать не только наяву. И даже объяснения профессора Мартина становятся четче и понятнее, словно кто-то сменил качество трансляции, и теперь я вижу мир вокруг в высоком качестве, а не в виде расплывающегося разноцветного пятна.

А затем по правую руку от меня доносится восторженный писк – это Кейт Харрис, плюнув на чертежи, листает ленту в телефоне. Боже, надеюсь, она не полезет показывать мне очередное тупое короткое видео. Если бы я хотела полистать соцсети на лекции, то даже не пыталась бы достать карандаш. Словно в подтверждение моих слов, грифель ломается, стоит только надавить на него посильнее. Придется лезть в сумку за новым.

– Слушай, Уильямс, – приглушенно шепчет Кейт, когда я заношу второй карандаш над чертежом. Мы сидим далеко от профессора Мартина, отсюда нас скорее всего даже не видно, да и он не из тех, кто прислушивается к ученикам на занятиях, но говорить мне совершенно не хочется. Но когда Кейт волновало, хочет ли кто-то с ней говорить? – Ты в курсе про Купер?

Все тело невольно напрягается: карандаш я сжимаю с такой силой, что удивительно, как он не трескается прямо у меня в руках, а челюсти смыкаю до ноющей боли в зубах. Заткнись, пожалуйста, и поговори с кем-нибудь другим.

Как назло, Энди сидит прямо