Синие бабочки - Джек Тодд

В конце концов, мы все равно никогда не занимались литературой на занятиях.

Остановившись перед высокой дверью из красного дерева, я неуверенно заношу руку и стучу ровно три раза. Вот и все, впереди полтора часа гнетущей тишины и ощутимого напряжения, что пробегает всякий раз, стоит нам пересечься. И хорошо, если Рид не будет невзначай касаться меня и прожигать своими дьявольскими глазами. Светло-зелеными, как луга весной. Только впечатление это обманчивое. Его глаза зеленые, как абсент, и достаточно заглянуть в них один раз, чтобы тебя унесло.

Вот меня и унесло. Далеко и надолго, что уже не вернешься.

Замок щелкает, дверь приоткрывается, и я уверенно толкаю ее вперед и прохожу в аудиторию, не поднимая на Рида глаз. Боковым зрением все равно замечаю, что он сидит в кресле у себя за столом, чуть откинувшись на высокую спинку. На шее у него тот самый зеленый шарф. Черт бы его побрал.

Как и каждую пятницу, я сажусь за ближайший к кафедре стол и бросаю сумку рядом. Доставать ноутбук нет смысла, остается лишь смотреть на собственные бледные руки и нервно переплетать пальцы. Могу ли я?.. Несмело поднимаю взгляд на Рида и замираю, чуть приоткрыв губы. Он смотрит прямо на меня, приподняв уголки губ, и будто бы отлично знает, какая дрянь крутится у меня в голове.

Страх. Желание. Страх. Желание.

Хочется рвануть к нему и встряхнуть за плечи, а потом впиться в тонкие бледные губы и запустить пальцы в идеально уложенные светлые волосы. Или спрятаться в дальнем углу аудитории и сделать вид, что меня здесь нет. А может, позорно выбежать в коридор и вернуться в общежитие.

Но я не делаю ничего. Сижу и, кажется, забываю дышать. Сердце в груди – и то будто остановилось, перестав качать по организму кровь. И давящая тишина в аудитории не дает успокоиться, только усиливает нервозность и заставляет ерзать на стуле, покусывать губы и смотреть куда угодно, только не в глаза Риду Эллиоту. Как он это делает? Достаточно всего одного пристального взгляда, чтобы в голове начал стелиться туман и осталась единственная мысль: рядом с ним мне нравится гораздо больше, чем без него.

Как это вышло? Когда? Я не заметила, как бесконечные сообщения стали неотъемлемой частью моей жизни. Не почувствовала, как привязалась к его голосу и манерам, как привыкла к тому, что он постоянно следит за мной и знает о каждом моем движении. Даже к тому, как он смотрит на меня, когда думает, будто я не вижу. Странно. Тепло. Жадно. Жестоко. Так, как может смотреть только настоящее чудовище.

И этот взгляд превращает меня в бездумное желе. Внизу живота приятно покалывает, и собственное желание раздражает сильнее всего остального. Я должна ненавидеть его. Должна избегать его. Должна сопротивляться. Но я не хочу.

– Ты чудесно выглядишь, когда борешься сама с собой, дорогая Ванда, – произносит Рид с удивительной нежностью в голосе, а потом скалится. До чего же отвратительный человек. До чего привлекательный. – Но ты проиграешь.

Проваливай из моей головы, Рид. Отпусти меня. Я больше не могу.

Но вместо этого я хмурю брови и поджимаю губы, будто это хоть как-то поможет. Снова ерзаю на стуле и не знаю, что лучше сделать: гордо вздернуть нос и послать его к чертям или все-таки подняться из-за стола и подойти. Он же даже не делает вид, что собирается чему-то меня учить – проектор выключен, на маркерной доске ни слова, а на столе лежат лишь пара папок и длинная пластиковая указка. Хорош профессор.

Да, действительно хорош. Чего стоят высокие скулы и надменная манера изображать из себя последнюю сволочь. Боже, я потеряна для этого мира. Меня уже не спасти. Я опускаю голову и делаю вид, будто мне не хочется не то что отвечать Риду, но и смотреть на него.

Только он знает, что это не так. Видит. Чувствует.

Как хищник чует добычу за много миль, так и Рид чует мой страх, причудливо смешавшийся с желанием. И после проклятого рождественского бала стало только хуже: стоит немного отвлечься, и перед глазами всплывают приоткрытые в удовольствии губы Рида, вспоминается его тяжелое дыхание и солоноватый вкус у меня на губах. Его чертов член, упирающийся мне в глотку.

Жар между ног усиливается, и просто сжать бедра уже недостаточно, чтобы успокоиться. Витающий в воздухе аромат парфюма Рида ситуацию лишь усугубляет. Он пахнет как проклятый бог, хотя он в лучшем случае сойдет за дьявола, в худшем – за жнеца, готового в любой момент оборвать чью-то жизнь. Например, мою.

Да чтоб ты сам сдох, Рид Эллиот!

Я буквально вскакиваю с места и в несколько шагов преодолеваю расстояние до профессорского стола. Какая редкость – я смотрю на Рида сверху вниз, а он довольно ухмыляется, словно с самого начала так и планировал. Готова поспорить, он считал секунды до этого момента.

«Однажды ты сама придешь ко мне, дорогая Ванда».

И это уже далеко не первый раз, когда я прихожу к нему. Потому что без него уже не могу, как бы ни старалась. Черт. Я об этом пожалею, и не один раз, но сейчас я набираю полную грудь воздуха, хватаю Рида за воротник и наклоняюсь, чтобы крепко поцеловать в губы.

Кажется, только когда он по-хозяйски запускает пальцы мне в волосы и притягивает к себе, когда сминает мои губы своими, я чувствую себя по-настоящему живой. И плевать, если кому-то придет в голову заглянуть в аудиторию. Сейчас я не замечу и упавшего за окном метеорита, не то что подобную мелочь. Голова идет кругом, и я не понимаю, от волнения или от накрывающего меня нездорового возбуждения.

Он все-таки сломал меня. Нет, спас.

– Думаешь, у тебя получится меня смягчить? – шепчет Рид, разорвав наш поцелуй, и едва не касается ушной раковины губами. – Ты так отвратительно вела себя на рождественском балу, милая муза, что одним решительным поцелуем вину не искупить.

Не единожды я убеждалась, что чудовище остается чудовищем в любой ситуации, вот и ублюдское нутро Рида раз за разом лезет наружу. Только именно это мне в нем и нравится. Он отвратительный, жуткий и думает только о себе, но от меня этого не скрывает – с самого первого сообщения он только и делал, что показывал мне свою темную сторону. Убийцы. Слетевшего с катушек сталкера. Уверенного