Опороченная - Вероника Ланцет

Но по мере того, как я узнавал ее все лучше, я начинал понимать не только ее мотивы, но и сомневаться в своих.

Уже некоторое время я знаю, что ни за что не смогу осуществить этот план. Я не думаю, что смогу выдержать, если стану причиной ее слез и печали. А публичное унижение, несомненно, положит ей конец.

И заставит ее возненавидеть меня.

А я не могу этого допустить. Как бы Циско не подгонял меня выполнить задание, я не смогу этого сделать.

Я ломал голову, пытаясь придумать альтернативные варианты, но, боюсь, единственный способ для нас обоих выбраться живыми — это просто исчезнуть.

Это значит, что я должен использовать все имеющиеся у меня связи, чтобы получить новые личности и способ скрыться от внимания Циско и Бенедикто.

Вернувшись в музей, я сразу же замечаю ее у греко-римской экспозиции. Она стоит в сторонке с бокалом шампанского в руке и отстраненно смотрит на всех, кто пытается к ней подойти.

Видно, что все мужчины, находящиеся рядом с ней, сражены ею, и их взгляды не могут оторваться от ее лица.

У меня подергивается губа от досады: она одна и беззащитна, поблизости нет ни следа Бенедикто и Козимы.

Я пересекаю комнату, не сводя с нее глаз, и отмечаю тот момент, когда она тоже замечает меня.

Джианна напрягает спину, уголок ее рта слегка кривится, глаза становятся большими и светящимися, когда она обращает на меня свой красивый взгляд.

— Все устранено? — Она идет ко мне, ее тело изящно движется, и я могу описать это только как атаку на чувства.

В мире просто нет равных Джианнн.

— Да. Это не должно доставить тебе никаких проблем, — киваю я, предлагая ей руку, чтобы быстро прогуляться по комнате.

— Люди смотрят на нас, — шепчет она, оглядываясь по сторонам.

И это так. Наверное, им интересно, что такой человек, как я, может делать с такой, как она.

— Пусть смотрят.

Впервые я обнаружил, что меня больше не беспокоит мой шрам. Если Джианна может не обращать на него внимания, то это главное.

— Куда мы идем? — хмурится она, когда видит, что мы отходим от экспозиции и направляемся к лестнице.

— Это сюрприз, — шепчу я ей в волосы.

В мгновение ока мы оказываемся посреди танцпола, «Голубой Дунай» в самом разгаре, и я закручиваю ее в своих руках.

Она сразу же занимает свою позицию, музыка зовет ее. Одна ее рука ложится мне на плечо, другая уютно располагается в моей, и я веду ее в вальсе.

— Я и не знала, что ты умеешь танцевать вальс, — говорит она, почти задыхаясь. Ее щеки раскраснелись, а на лице появилась улыбка, когда она смотрит на меня.

— Ты многого обо мне не знаешь, солнышко, — отвечаю я, кружа ее по паркету.

Нас окружают десятки других пар, все они отдаются танцу и не обращают внимания на то, кто еще находится на танцполе.

— И правда. Я тебя толком и не знаю, — закусывает зубами нижнюю губу, и на ее идеальных чертах лица появляется легкая хмурость.

— Я открытая книга, Джианна. Что видишь, то и получаешь, — ворчу я, мне не куда идет этот разговор. Хотя формально это правда, что она мало что обо мне знает.

— Кто научил тебя танцевать вальс? — спрашивает она, и я напрягаюсь.

Мне следовало понять, что рано или поздно это всплывет.

— Моя мать, — резко отвечаю я.

— Та, которая изменяла твоему отцу?

— Та самая, — отвечаю я сухим тоном, но быстро останавливаю себя. В моих проблемах с матерью нет вины Джианны. И это нормально, что она интересуется моим прошлым. Я и так многого не могу ей рассказать, так что вполне могу дать ей хотькакие-то проблески.

— Ей часто было одиноко дома. Я был младшим из трех детей, и мои старшие братья были уже подростками, когда я родился. После того как они покинули дом, я остался единственным, кто мог составить ей компанию.

— Значит, она научила тебя танцевать?

Я морщусь от этого вопроса, воспоминания слишком неприятны для такой изысканной ночи. Но все же я ей потакаю.

— У нее была склонность к драматизму. Она привыкла к гламурному образу жизни, но когда мой отец перестал отпускать ее в свет, она стала развлекать себя сама. Сначала это были танцы, чаепития и все, что она могла придумать, которые она могла придумать. Потом появились мужчины… — Я запнулся.

— Почему он перестал ее выпускать? — спрашивает Джианна, когда я веду ее в конец комнаты.

— Я же сказал, что у нее была склонность к устраиванию сцен. Они никуда не могли пойти, чтобы она не закатила скандал. Ретроспективно я думаю, что моя мать была не очень здорова… психически. Но отец этого не знал, или не хотел понимать. Чтобы она не позорила нашу семью, он предпочитал держать ее подальше от посторонних глаз.

Один поворот, и Джианна оказывается лицом к лицу со мной, ее грудь прижимается к моей. Близость убивает меня, и я клянусь, что чувствую жар ее тела через нашу одежду. Это как наркотик, завораживает и опьяняет меня.

— Ты был дома, когда она приводила мужчин, не так ли? — Ее голос обеспокоен, ее прикосновение успокаивает, когда она медленно проводит рукой от моего плеча вверх по шее, обхватывая мою челюсть.

Я киваю.

— Мне очень жаль. Наверное, это было ужасно — видеть такое, — Джианна поджимает губы и грустно улыбается.

— Это в прошлом, — бормочу я, все-таки это не самое худшее, чему я был свидетелем за это время.

— Я не очень-то помню свою мать, — неожиданно признается она. — У меня есть воспоминания о ней, и я помню ее улыбку. Но в остальном… Я знаю только то, что мне рассказывают о ней люди.

Крепко обхватываю ее рукой, и прижимаю к себе, понимая, что и ей это дается нелегко.

Все знают слухи о первой жене Бенедикто, и это было главной причиной, по которой ему удалось так скоро жениться на Козиме.

— Что она была шлюхой и спала со всем городом, — сухо смеется она. — Немного дежавю, не правда ли?

— Прекрати. Не говори так.

Я не хочу слышать, как она себя недооценивает. Не тогда, когда она величайшая ценность.

— Почему? Это правда, — вздыхает она. — И ты это знаешь, Басс. Не надо делать вид, что ты не слышал, что обо мне говорят.

— А это правда? — прямо спрашиваю я, почти коря себя за это. Я бы предпочел не знать, если уж на то пошло. Но я не могу удержаться от любопытства.

— Ты поверишь