Настоящая любовь - Сара Данн

Думаю, нет никакой необходимости перечислять всех моих терапевтов. Просто их было слишком много. Последнего звали Уильям, и он страдал от головокружений. Я, например, всегда считала, что головокружение — вымышленная болезнь. Ну, вроде тех недугов, которыми киношники пытаются объяснить, почему главный герой не может пробежать по мосту, чтобы спасти девушку. Уильям же и в самом деле страдал головокружениями. Ему иногда становилось так плохо, что во время наших сеансов он с трудом выползал из кресла и укладывался на пол у моих ног.

— Продолжайте, — говорил он мне при этом. — У меня просто очередной приступ.

— Может быть, мне лучше уйти? — спросила я, когда это случилось в первый раз.

— Почему вы должны уходить? — поинтересовался Уильям, глядя на меня с ковра снизу вверх. — Вы что, неудобно себя чувствуете?

— Да, — ответила я.

— А почему вам неудобно? — вопросил Уильям.

— Потому что мой психиатр лежит на полу, — сказала я.

— То, что я лежу на полу, — это всего лишь разумная реакция на мое головокружение, — возразил мне Уильям. — Почему вы от этого должны испытывать неудобство?

— Я не знаю, — ответила я. — Просто так получается.

— Это не пробуждает у вас никаких сексуальных ощущений? — поинтересовался Уильям.

— Совершенно никаких.

— Мне трудно в это поверить, — откликнулся он.

— Почему это?

— Потому что вас влечет к недоступным мужчинам, мужчинам наподобие Тома, который, даже являясь вашим приятелем, все равно эмоционально для вас недоступен, а я в качестве вашего терапевта недоступен по определению. — И все это не вставая с пола.

— Вы не выглядите недоступным, Уильям.

— Вы хотите сказать, что думаете, будто я испытываю к вам сексуальное влечение?

— Я этого не говорила, — ответила я.

— Ну, зато я говорю, — сказал он. — Не следует ли нам обсудить эту тему?

Конечно, мне следовало прекратить визиты к Уильяму, но я не сделала этого. Вы не должны забывать о том, что я платила каких-то тринадцать долларов за сеанс. А за тринадцать долларов за сеанс я готова была мириться с некоторыми признаками необычного поведения своего терапевта. И еще мне не хотелось поднимать волну в клинике, потому что если бы кто-то действительно дал себе труд просмотреть мою историю болезни, то достаточно быстро понял бы, что с меня нужно брать намного больше. Именно это, к несчастью, и случилось за три недели до той самой вечеринки. Когда я явилась, как обычно, в понедельник утром на очередной сеанс, директриса клиники просунула голову в приемную и попросила меня зайти в ее кабинет. Она усадила меня точно напротив и спокойно уведомила, что Уильям больше не будет работать у них в клинике. Его пришлось поместить в сумасшедший дом в смирительной рубашке и все такое, хотя об этом сообщила мне уже не она, а секретарша Иоланда. Могу себе представить, как это выглядело. Как бы то ни было, оказалось, что я — единственная пациентка Уильяма, которая не жаловалась на него, и именно поэтому я оказалась в кабинете директрисы. Она решила, что у меня действительно большие проблемы. Разумеется, у всех в клинике свои проблемы, просто она решила, что у меня они по-настоящему большие.

Все то, что я уже рассказала, нужно для того, чтобы вы поняли: когда происходили эти события, — те самые, что лежат в основе моего повествования, — и несмотря на то, что я лечилась у психотерапевтов целых одиннадцать лет, хорошего врача у меня не было. Конечно, я должна добавить, что я не вылечилась. Но все же у меня наблюдалась некоторая тяга и даже интерес к своему внутреннему «я», не говоря уже о близком знакомстве с самой собой. И именно поэтому, когда со мной случилось то, что случилось, — это стало для меня таким кошмарным «сюрпризом». Поймите, что я хочу сказать: одиннадцать лет психотерапии! Отец, который бросил меня, когда мне было всего пять! Можно было даже не копать глубоко, чтобы добраться до моего подсознания — вот он, прямо на виду, рок, притворяющийся судьбой. Правда заключается в том, что я могла бы построить график, объясняющий, почему у меня с Томом получилось то, что получилось. Я оказалась просто неспособна осознать, почему в жизни случаются неприятности, прежде, чем научиться избегать их. Не могу понять, как мне этого добиться, хоть убей. На этот вопрос я никогда не могла найти точного ответа ни сама, ни с помощью моих терапевтов. Я даже задала его Дженис Финкль — моему последнему настоящему врачу, той, которая была у меня до Уильяма, — во время нашего последнего сеанса, и она сказала мне:

— Ответа вы и не найдете.

— Не найду? — переспросила я.

— Не найдете, — ответила Дженис.

— Тогда какой смысл продолжать?

— А в чем, по-вашему, есть смысл? — сказала Дженис.

В общем, я так и не поняла, в чем заключается смысл. Еще одна загадка, которую я так и не могла разрешить, состояла вот в чем: религиозное воспитание, которое я получила в детстве, было источником моих психологических проблем или их решением? Кое-что я, естественно, вычислила, но мне это ни капли не помогло.

Поздно вечером, в то самое воскресенье, мне в дверь позвонили. Я провела предыдущие двадцать четыре часа дома, ожидая именно этого момента. И была полностью готова. Мысленно я отрепетировала долгую речь. Речь, которая начиналась с сурового порицания безответственного и просто неслыханного поведения Тома. Потом мысль развивалась в психологическое исследование всех трех сторон, участвующих в конфликте, и, наконец, заканчивалась предположением, что я люблю Тома, а он любит меня. Мы сможем пережить все, что случилось, при двух условиях: он согласится на разговор с семейным адвокатом и пообещает больше никогда не смотреть в сторону Кейт Пирс. Это была очень хорошая речь, и я просто горела нетерпением ее произнести. Потому и подошла ко входной двери и посмотрела в глазок.

— Я должен сообщить вам нечто ужасное, — сказал через дверь мужчина, который вовсе не был Томом. — У вашего приятеля роман с моей подружкой.

Я сняла цепочку и открыла дверь.

— Вы, должно быть, Андрэ, — сказала я.

— Откуда вы знаете? — спросил он.

— Я знаю все о Томе и Кейт, — ответила я, — потому и полагаю, что вы — Андрэ.

Множество мелочей, которые привели Андрэ к моему порогу, сразу позволили мне почувствовать себя лучше. Но самым очевидным было то, что он чувствовал себя куда хуже меня. Не говоря уже о том, во что он был одет (зеленый спортивный костюм), или о том, что он довольно давно не брился. Хотя и этого было достаточно. Скорее, то, что Андрэ дал себе труд разыскать меня и постучать в мою дверь, выглядело таким полным безысходного отчаяния поступком, что по сравнению с бывшим дружком Кейт я почувствовала себя образцом благоразумия. Я впустила его, мы уселись за кухонный стол и немедленно принялись за бутылку отличного виски, припасенного Томом.