Сердце самой темной чащи - Оксана Олеговна Заугольная

– Что? – спросил он очень тихо, и, коли не стояли бы они так близко, что и волосу между ними не проскользнуть, не расслышала бы его Василиса. Но и это тотчас изменилось. Отпустил ее ладони Кощей, шагнул назад и только смотрел все так же, пока разочарование не покрыло коркой льда его глаза.

– Я сослужила три службы, Кощей, – слова давались Василисе с трудом, словно буря в ней еще не готова была утихнуть, рвалась и гудела на своем разрушающем все языке. – За них ты обещал дать мне навий огонь для моего дома и отпустить с миром. Отпускаешь?

Кощей выглядел так, словно сейчас не только кожа на лице, но все его тело растрескается и развалится крошечными кусочками. Он потемнел весь и будто стал выше, а потом плотно сжал веки и вновь стал прежним. Только сделал еще один шаг назад и холодно произнес:

– Отпущу, Василиса. Я свое слово держу.

Василиса облизала губы и сглотнула сухой ком. Волшебство момента пропало, и она почувствовала разом все: как запутались ее волосы, что расплелись из косы и теперь мокрыми от дождя плетьми облепляли ее тело; как холодно стоять ногами в траве и противно от насекомых на теле, но и согнать их тоже было боязно, ведь от рубахи и платья почти ничего не осталось; как мерзко моросит дождь, что остался даже после того, как буря ушла.

Она обняла себя руками, зубы ее мелко застучали от холода, но попросить помощи у Кощея Василиса не смела: слишком далеким и чужим он теперь казался.

Кощей же повернулся к ней спиной и щелкнул пальцами. Тотчас весь гнус с легким шорохом осыпался наземь, а перед Василисой очутилось новое платье. Точь-в-точь как прежнее, и рубаха такая же.

Василиса поспешила одеться и огляделась, пока пальцы машинально заплетали косу. Потихоньку повыползали из оврагов и кустов живущие в чаще Навьего царства твари, зашуршали отмершие лешие, завыли волкодлаки. И пусть Василиса их не боялась, она чувствовала свою бурю кончиками пальцев, мертвые языки жили в ее груди, живые слова готовы были выпрыгнуть изо рта. Могущественная колдунья, она все же поспешила взобраться на Бурушку и направить его следом за Кощеем, который теперь ехал впереди на своем костяном коне.

Лишь одного опасалась Василиса, что унесется вскачь Кощей, улетит вихрем, и ей придется надеяться, что Бурушка сумеет вернуть ее на Кощеев двор без хозяина.

Но Кощей ехал медленно, его конь словно едва волочил ноги, и Бурушка быстро нагнал его так, что Василиса теперь могла говорить с Кощеем.

– Кощей, – окликнула Василиса его негромко, – али я обидела тебя?

– Нет, Василиса, – Кощей ответил, когда Василиса уж перестала надеяться, что он и вовсе ее услышал. – Забудь. Пустое.

И так и сяк Василиса крутила его слова, никак не могла понять, что же произошло. Разве он сам не просил ее разозлиться на мачеху и сестрицу сводную? Разве не он хотел, чтобы она никого не оставила безнаказанным?

Но снова заговорить она не смела, просто смотрела на спину Кощея, его корону и ждала, когда он обернется и сам заговорит.

Вот уже стемнело, и впереди засияли огни черепов на частоколе вокруг двора Кощея, а он все молчал, зато Василиса спохватилась. Не могла она товарища оставить у Кощея и с собой в деревню не взять, только отдаст ли его Кощей, ставший вдруг чужим и холодным?

– Кощей, – позвала она.

Он обернулся так резко, что Василиса вздрогнула. Мелькнула в его глазах надежда и погасла потушенной лучиной.

– Я просила только огонь навий, я помню, – язык у Василисы заплетался, слова словно нарочно сбивались кучками и пропадали, не желая выскальзывать изо рта, что за наказание! – Но… не мог бы ты… еще…

Она совсем смешалась, заалелась, смущаясь своей просьбы.

Кощей спрыгнул с коня, хлопнул его по крупу – рассыпался конь костями. Подошел Кощей к Бурушке, руку Василисе подал. Спрыгнула Василиса, да неловко так, что снова в объятиях Кощея оказалась. Только руки у него не горячие, и вновь острые ногти в стан девичий больно впиваются.

– Что хочешь еще забрать с собой, Василиса? – глухо мертвым голосом спросил Кощей. – Бурушку я тебе подарил, он и так с тобой останется. Злата и сребра? Каменьев самоцветных? Кольцо?..

Нахмурилась Василиса. Уж мог и заметить Кощей, что не волнуют ее камни самоцветные, золото и серебро не тянут, бус тяжелых да колец она и вовсе не носит.

– Не злато и не серебро, Кощей, – ответила Василиса уверенно. – Прошу я отдать мне череп с твоего частокола, что на лавке в хоромах твоих лежит. Живым он был первым мужем моей мачехи, а голову ты ему срубил за то, что он за дочерями пришел, когда они дома прятались.

Снова помрачнел Кощей.

– Помню такого, – ответил он, открывая ворота и входя во двор. – Забирай, раз уж так тебе желается. От одного сердце, от другого голову…

Василиса только плечами пожала и завела Бурушку во двор. В конюшню он не пошел, упираться начал, а Василисе того и не надо. Она сама в конюшню нырнула, нашла седло помягче да уздечку покрепче, пока грызло подбирала, чтобы Бурушку не ранить, пока сама конька седлала, уж совсем ночь опустилась на лес. Проскакал черный всадник, и Василиса в дом пошла.

Первым делом Василиса куколку схватила да проверила: она ли, не подменил ли Кощей? И за пазуху сунула. А тут и Найден с лавки глазами вспыхнул особенно ярко.

– Правду ли Кощей сказал, что ты домой возвращаешься? – спросил он непривычно робко.

– Не возвращаюсь, Найден, а огонь навий, много дней назад обещанный, привезу. – Василисины глаза вспыхнули в ответ немногим хуже. – Обещала раз принести огня, так и принесу. Я тоже свое слово держу. И уж они моему огню не порадуются. Затем и тебя беру, Найден.

Вспыхнул глазами Найден, загорелся в них тот самый навий огонь.

– Спасибо так спасибо, Василисушка, – рассмеялся он. – Ох и рад я тебе помочь да своими почти что глазами поглядеть Милице в глаза! Вот удружила, вот чего удумала!

Он вдруг замолчал, и глазницы снова горели лишь едва заметными угольками.

– А Кощею ты про то сказала? – спросил он, пока Василиса разглаживала морщинки на скатерти-самобранке, решив перед дорогой хлеба ломоть с солью крупной попросить да воды немного.

Василиса непонимающе посмотрела на череп.

– Разумеется, сказала, – она вздохнула. – Он и сам меня подгоняет, шепчет, что негоже оставлять за спиной зло людское: оно на мне повиснет, к земле тянуть будет. Добро