Сердце самой темной чащи - Оксана Олеговна Заугольная

– Узнал тайны Тени, да? – из угла ехидно проворчал Найден. – Чай, и на Василисушку Тень неспроста поглядывал?

Найден замолчал, когда Кощей швырнул в него блюдом с медовыми сластями, только тихо рассмеялся от того, что верно угадал. Василиса снова промолчала. Она и сама давно уж поняла, что неспроста Тень ей приходил косы плести и вовсе не по указу Кощея. И по зову ее являлся не потому, что иначе не мог, пока она в доме. Только что об этом говорить, когда был Тень – и нет его? Весь обратно с Кощеем слился, только безмолвное пятно от него осталось.

– Василиса наша сердце смертельно застудила, – начала рассказывать куколка. – Мог бы и сам догадаться: игла сердечная – так и сшивать вас самим сердцем надо было.

Василиса положила себе малины и кивнула. Так и есть, сшивать сердцем, и как она раньше не поняла? Глупая была. Теплая. Горячая даже. От того и не видела многого.

– Да откуда ж мне знать? Матушка, небось, раз семь или восемь нас сшивала, – в сердцах бросил Кощей.

– Оттого и прожила меньше, чем могла, – куколка была неумолима, все сильнее от ее слов бледнел Кощей, а Василисе до этого никакого дела не было. – Да и то, матушкино сердце для своего дитяи бесконечно не иссякнет, а Василиса наша еще молода, вот и застудила. Промерзла теперь насквозь, ведь как сердце, так и человек.

– И что теперь делать? – Кощей глянул на Василису и снова на куколку.

– Можно ее к Морозу отправить, будет ему за дочку, – куколка расправила платьице точь-в-точь как это делала Василиса. – А можно жар-птицу найти, службу ей сослужить и заместо пера глупой огненной курицы, что все с нее требуют, получить жара глоток. Должен помочь.

– Да никогда Кощей за все тысячелетия никому не служил! – Казалось, вскочивший на ноги навий царь стал выше ростом, тьма от него расползлась по углам, клубами поднялась к потолку. – Мне все служили!

– Тогда Мороза ищи, – куколка смотрела смело, хоть и была чуть больше ладошки. – Или у себя оставь, в светелке, пусть в камушках самоцветных ковыряется да злато-сребро на себя меряет. Как раз тебе сгодится: ты же от себя все, что горит, откромсываешь, вот и у нее все замерзло.

Кощей ссутулился, обнял себя за плечи, а потом словно спохватился и снова бросился к Василисе. Целовал ее в губы, в щеки, куда придется. Обнимал со всей силы, разве что только синяков не оставил да кости не помял. Василиса не вырывалась, но и не отвечала. Смотрела глазами не зелеными лишь, а сине-зелеными, будто речная вода, и такими же холодными.

– Леший с тобой, – наконец выругался Кощей, оставляя Василису. – Сказывай, куколка, куда идти и как службу сослужить да скорее вернуться!

Василиса то не слушала. Поднялась в сокровищницу, открыла сундук и принялась перебирать камни-самоцветы. Прозрачные, словно льдинки, и разноцветные, только они и привлекали Василису. А еще от них не было жарко.

Долго ли, коротко ли она так сидела, уж и День Ясный с Солнцем Красным проезжали, и Ночь воротился, и снова День с Солнцем, да только стукнула внизу дверь.

– Принес? – раздался голос Найдена.

Не ответил Кощей ему, зато раздался голос куколки:

– Ты на него внимательнее посмотри и сразу поймешь, что принес!

Василиса же от самоцветов не оторвалась: уж до чего они красиво на ладонях рвущимися из окошка лучами играют!

Тяжелые шаги по лестнице, вот и вошел в сокровищницу Кощей. Глаза синие, точно сапфиры, а губы черные, точно обожженные.

Василиса только поднялась ему навстречу, а он ее обнял и губами к ее рту прижался. Не поцеловал, а словно выдохнул что-то, что в его рту билось, и небо, язык и губы огнем жгло. Василиса и понять ничего не успела, как все тело ее будто огнем объяло. Слезы сами полились из глаз, но не от боли, а словно лед по весне таять начал.

Застучало сердце как прежде, щеки зарумянились, белками заскакали мысли. Смотрела Василиса на Кощея во все глаза и видела, что непросто ему встреча с жар-птицей далась: губы словно пеплом покрылись, глаза снова выцвели до озерного льда, трещинки черные под глазами глубже залегли, а те, что на висках, едва заметным дымом заклубились.

И того горше Василиса заплакала, позволяя Кощею слезы те сцеловывать да ее обнимать.

– Вернулась, Василиса, – пробормотал Кощей ей в губы. – Проще текучую реку в ладонях удержать, чем тебя, красна девица. Чем крепче держу, тем скорее ты ускользаешь, мое сердце темной чащи.

– Прости меня, Кощей, столько хлопот от меня, – выдохнула в ответ Василиса, но продолжить не успела: снова впился в ее губы поцелуем Кощей, терзал ее рот с яростью, которая Василису не пугала, а только опаляла жаром посильнее того, что от жар-птицы достался.

А Кощей ее на руки подхватил, поцелуя не разрывая, да вихрем в иную комнату перенес, где на перину пуховую усадил.

– День мой ненастный, – оторвавшись от ее распухших пунцовых губ, пробормотал Кощей. – Ночь моя светлая. Темная внутри такая, что глазам больно, но смотреть и взгляда не оторвать от тебя, душа моя. Неспроста и в Тени ни крохи иной любви не осталось, кроме как к глазам твоим невозможным, губам твоим сладким. Не пришлось мне с ним бороться, когда ты нас сшила, только и нужно было не захлебнуться в страсти его горячей.

Заалелась Василиса пуще прежнего, смутилась, а что сказать – не знает. Огляделась она, чтобы дух перевести, батюшки-светы, они в опочивальне Кощея, а Кощей то наглядеться на нее не может, то снова целовать принимается – и руки целует, и плечи.

Вскочила Василиса с перины, а убежать не смеет. Сколько Кощей за ней бегать будет? Разве ж может она снова его оставить, когда он за ради нее всего себя опалил? Но и оставаться боязно.

Стены и пол скрипели недовольно, стонали разными голосами, снова чьи-то крики из подвала чудились, и поди пойми, чего кости, из которых хоромы собраны были, хотели: то ли гнали они Василису прочь, то ли корили за ее робость.

Кощей тоже с перины поднялся.

– Пойдем во двор, Василиса, – сказал он спокойно, словно только что не тонули они в общем на двоих огне. – Подарок у меня для тебя есть за службы честно сослуженные.

Любопытно Василисе стало, спустилась она из башенки, вышла во двор следом за Кощеем. Глядь, а он к конюшне идет.

Василиса за ним поспешила. Вспомнила она, как кто-то дышал и ворчал в конюшне