Сердце самой темной чащи - Оксана Олеговна Заугольная

– Как же мне быть? – растерялся царь. Дрогнул, но не сбежал: чай он царь, а не мужик простой, чтоб от нечисти и нежити бегать! – Я же за царицей поехал. Как с пустыми руками вернусь?

Уж на что слезы Василисы были горькие, да только дар колдовской язык похлеще отвара горячего обжигал.

Повернулась Василиса, глаза ладонью вытерла да молвила между всхлипами:

– А ты поведай всем, царь, что не за царицей ездил, а за советом мудрым. Негоже царю самому себе невесту искать. Пусть царевичи и богатыри потрудятся да отыщут сад, где молодильные яблоки растут. Тот сад за тридевять земель в тридесятом царстве. И охраняет сад дочь царя, царевна пригожая как день, луноликая как ночь. Пусть твои сыновья и те, кто хочет попытать удачи, отправятся туда, добудут тебе молодильное яблоко и царевну в придачу.

Царь хитро глянул на Василису из-под бровей.

– Будь у меня молодильные яблоки да дочь-красавица, я бы просто так их не раздавал. Или ворам руки и головы рубил, или давал бы службу сослужить похлеще прежней, – медленно произнес царь. – Ай, Василиса Премудрая! Так и мои царевичи при деле будут вместо того, чтобы с женами своими мне козни строить, и я авось женюсь да омоложусь. Не злата по весу, а камней самоцветных давать надо было!

На этих словах царевых Кощей руками Василису обвил, а появившимися крыльями сверху точно плащом накрыл.

Поглядел царь в небо на Горыныча, потом на тени безобразные, что за Кощеем стояли, да и снял корону, в сундук положил.

– Совет да любовь, – буркнул, когда Тихон последний замок приладил. – Прощевайте.

Сел на коня и выехал за ворота.

Глава 18

Закрылись ворота, и снова стало тихо. А Василиса с новыми силами зарыдала, вновь про Белолику убиенную вспомнила. Пусть Белолика и ей самой смерти желала, а все одно – Василиса рыдала, ведь хоть не родную кровь, а убила она сестрицу собственными руками.

Кощей уж ее обнимал, слезы с щек сцеловывал – ничего не помогало.

– Что ты плачешь, Василисушка? – Кощей ее на перильце крыльца посадил, сам приобнял, глаза у них вровень оказались, вот навий царь ей в глаза и заглядывал. Один глаз зеленый, другой голубой, а оба с непривычной заботой смотрят, да так, что губы и без поцелуев горят. – Ужель жалеешь, что в царицы не пошла? Хочешь, осыплю золотом и бриллиантами, на золоте будешь есть, на перине, каменьями расшитой, будешь спать?

Улыбнулась Василиса сквозь слезы.

– Не жалею я, Кощей, что в царицы не пошла, и подарков мне таких не надо вовсе. На золоте есть – еда простынет раньше, чем я успею кусочек попробовать, а на каменьях спать жестко. А горюю я о своей душе подлой, о сердце черном, да о том, что убийцей стала.

– Это горе не беда, – краешком губ в улыбке дернул Кощей. – Я ведь такой же: душа и сердце мои черны, а убивал я не раз. И ты такая, Василиса, колдунья и злодейка, один в один мне подходишь. И так хорошо придумала царя извести. За яблоки уж немало битв кровопролитных было, а уж за молодильные кровь рекой литься будет.

Снова расплакалась Василиса, но Кощей останавливаться не стал. Только принялся целовать горячо губы, щеки, шею… Жарко стало Василисе, губам от собственных слез солено, тело же все плыло и горело в руках навьего царя – как тут плакать!

– Ну же, душа моя, сердце самой темной чащи, – с трудом оторвавшись от ее губ, выдохнул Кощей. – Хочешь, покажу, что было бы, останься Белолика дома? Завлекла бы мачеха твоя в свой дом старшего царевича, и стала бы Белолика царицей. Закрой глаза, я перенесу тебя туда, где это будто совершилось.

Василиса губу прикусила едва ли не до крови, но все-таки вслух сказала, что думала:

– А расскажи на словах, Кощей. Боязно мне снова смотреть что-то да отправляться. Я еще с прошлого раза ни жива ни мертва. Столько мне напоказывалось, что мне еще расхлебывать и расхлебывать!

– В хоромы тогда зайдем, – предложил Кощей. – На скатерти покажу, так не боишься?

Вспомнила Василиса, как смотрела на человечков с ладошку, и кивнула. Одно она позабыла, что вдругорядь без Кощея смотрела. А Кощей от нее ни на шаг не отходил, пока на скатерти развернулась история, и Василиса на части разрывалась: то ли смотреть, как Белолика воду, отравленную зельем приворотным, царевичу с поклоном подает; то ли шепот, щекочущий шею, слушать; то ли смотреть, как Белолика царя травит; то ли руки Кощея убирать, что ее платье оглаживали.

А Кощей не соврал.

Белолика как царица страшное горе царству несла. Все больше и больше от простого люда требовала, уж на полях день и ночь работали, в лесах все зверье и птиц выловили, Василиса бы заново расплакалась, но уже от облегчения, только Кощей отвлекал от слез: целовал шею и плечи, опалял жаром там, где касался ладонями бесстыжими. Не стала Василиса досматривать, чем царствование Белолики должно было закончиться, развернулась в руках Кощеевых, сама к губам его первая прильнула, руки в волосы запустила.

Долго ли, коротко ли они так стояли. Молчал череп, на лавке оставленный, молчал Тень, в проеме дверном застывший, молчала и куколка, которую навий царь вернуть решил. А когда Кощей и Василиса друг от друга оторвались, Тени рядом уже не было. И это оказалось на руку Василисе, которая ясно вспомнила, что говорила Кощеева матушка.

Обвила Василиса руками шею Кощея, приподнялась на цыпочки, чтобы на ухо шепнуть, и спросила:

– Как давно вы с Тенью разлучились в этот раз?

Если и удивился Кощей вопросу такому, то вида не подал. К ее уху наклонился и шепнул в ответ, что триста лет они разными ногами дороги меряют.

Василиса пошатнулась – так и упала бы, не поддержи ее Кощей.

– Триста лет? – змеей прошипела она ему. – Три века?! Да как вы с ума еще оба не сошли?

Кощей щелкнул пальцами, и стало тихо так, что Василиса решила сначала, что оглохла.

– Теперь никто не подслушает, – пояснил устало Кощей. – Тень давно уже мечтает или сам иглу сердечную сломать, или царевичей и богатырей подговорить. Но без меня в сердце чащи ему не попасть, так я все зачаровал. Ведь его убить никто не догадается, а коли после иглы меня убьют, он снова свободу почувствует.

– Он все дальше от тебя,