Сердце самой темной чащи - Оксана Олеговна Заугольная

Потерянная и печальная, она вернулась к Кощею, чтобы обнаружить, что он времени не терял. С помощью своего коня, привычного ходить под седлом, а не под бороной, он поднимал плугом мертвую землю, в которую бросал человеческие зубы.

Ни легкому коню, ни Кощею это просто не давалось, но там, где они проходили, вырастал густой лес, и Кощей продолжал упрямо со всей силой давить на плуг, пока искромсанные куски черной от крови и яда земли не выворачивались, позволяя сеять.

«Да это же та самая мрачная чаща!» – сообразила Василиса, оглядываясь.

Она села на плуг, машинально принимаясь выглядывать червяков, – все лучше мертвой плоти, но в измученной земле не было ничего живого.

«Пусть живой сюда дорогу найдет только по великой нужде, а мертвый в трех соснах заблудится, в ручье потонет, в болоте застрянет, а из леса не выйдет. Пусть болезнь к корням льнет, во мху застревает…» – бормотал себе под нос Кощей, заклиная свое будущее царство. От усилий дымок все сильнее тек из трещин в коже, формируя над головой Кощея уже не шлем, а корону.

Василиса отругала себя мысленно. Она Кощея воображала себе бессмертным, старым и сразу царем, будто таким он и уродился. А откуда царство у него взялось – не спрашивала ни себя, ни матушку, ни Кощея. А царство далось с кровью и болью, со смертью и ужасом.

Василиса снова поднялась в небо. Бури юному мрачному лесу было не нужно, а вот дождь был бы в самый раз. Все выше и выше поднималась Василиса, пока все, что не могла она выплакать, не пролилось на землю дождем.

Когда Василиса вернулась, не было сделано и десятой части, а трещины на лице Кощея расширились на палец. Того и гляди слезет кожа, обнажит кость и останется голый череп, ровно как у Ночи, Дня и Солнца, и целовать тогда Василисе кость до скончания ее века.

Не то чтобы она отказалась от такой участи – с любимым рай и в костяных хоромах, – но не позабыть ей было сладких поцелуев и улыбки, когда чуть поднимется уголок губы Кощея – и пропала улыбка, будто не было.

По всему выходило, что надо живую воду добывать, где бы она ни была. Решила Василиса, что так тому и быть. Украла в ближайшей деревне туесок крошечный, из березового лыка плетеный, да едва ли на горсть ягодок годящийся, оглянулась на Кощея в последний раз и полетела.

Долго ли, коротко ли она летела, глядь – источник из земли бьет. Села Василиса рядом, достала из туеска ягодку калины, кинула в источник. Почернела ягода.

Полетела Василиса дальше. Летела долго, но смотрит – из камней еще источник бьет. Кинула туда ягоду малины – ничего с ягодой не случилось. Кинула Василиса травинку – и снова ничего. Напилась Василиса воды обычной студеной и полетела дальше. Земли вокруг были черные, кишели тварями, что только опустились на землю. Василиса лишь радовалась крыльям и острому вороньему зрению – блеснувший источник она издалека увидела. Снова опустилась на землю, еще ягоду кинула – и снова ягода почернела.

Так и летела Василиса еще три дня и три ночи, пока не долетела до каменных глыб у подножия горы, а между ними была глубокая расщелина, и словно блестело там что-то. Спустилась Василиса ниже, но в яму только собралась нырнуть, как услышала оттуда шипение и тотчас взвилась в воздух.

Уже с высоты птичьего полета она снова оглядела яму и поняла, что попала правильно. Только источник живой воды оказался вовсе не источником, а тоненькой ниткой воды, которая могла вдохнуть жизнь даже в мертвого. И добыть эту воду можно было, лишь спустившись в яму и придерживая сосуд для драгоценных капель у стены, балансируя на грани смерти и боли, ведь яма была заполнена ядовитыми змеями.

Касаясь ладонями капель живой воды и позволяя себе прильнуть к стене губами, когда боль от яда и укусов становилась нестерпимой, и так выжить – вот что требовалось от охотника за живой водой. И если судить по клыкам чешуйчатых бестий, они и сапоги кожаные пробивали, не то что платье или штаны.

Только вот Василиса была сейчас вороном, и стоять в кишевшей змеями яме ей было без надобности. Она бы и рада, только ее способ был немногим лучше. Несколько раз она подлетала к яме, рискуя свалиться прямо в змеиное гнездо, и выбирала, как ей спуститься, чтобы попасть точно к тоненькой ниточке воды, а не промахнуться и не соскользнуть ниже. Потом она отлетела к камням повыше и тренировалась денно и нощно держать крошечный туесок так, чтобы можно было прислонить его клювом к стене каменной и не выронить. Получалось плохо, но за каждый полет в дурно пахнущую ядом и мертвой плотью тех, кто не сумел выбраться, Василиса добывала каплю живой воды.

Так, долго или коротко, а справилась Василиса. Полный туесок собрала, крышечку приладила да назад к Кощею полетела.

Однако летела Василиса и узнать места не могла: мор прошел по земле выжженной, как только Василису и не задел. Деревья стояли чахлые, животные лежали там и тут, птицы не пели. Страшно стало, едва не повернула она назад, чтобы переждать мор, да вспомнила про Кощея, и крылья словно новую силу обрели.

Кощея она встретила недалече от пригорка, где он ворога встречал, змеищу подколодную. Только сейчас Кощей с каким-то деревом возился, поди разбери издалече!

Василиса подлетела ближе и чуть не каркнула от изумления. Одно и удержало, что в клюве туесок драгоценный держался.

А Кощей с дерева осторожно снимал мертвого ворона, на гнезде распластанного. Шевельнулась ревность в груди Василисы: неужто Кощей ее с этим вороном перепутал? Уж не похожи они ни капли: черные перья лежат иначе, крылья другой длины, да и мертв этот ворон, а она живая!

Кощей, заслышав хлопанье ее крыльев, обернулся, и такое облегчение на его лице появилось, что Василиса тотчас поняла – узнал.

– Как я рад, что ты жив, ворон, – произнес Кощей. – Словно наслал кто-то этот мор, остановить его даже черным колдовством сложно было, живых и не осталось почти. Поднять я подниму и птиц, и животных, если захочу, да только будет ли с того толк? Птицы мертвые не поют, животные мертвые не прячутся по кустам, в лесной чаще мертвые белки по ветвям не скачут и не трещат.

Он помрачнел.

– Слышал я, что про меня люди болтают, – продолжил он. – Царь Нави, кровожадный