Сердце самой темной чащи - Оксана Олеговна Заугольная

Василиса негромко, но возмущенно каркнула. Она взлетела с головы коня, но лишь для того, чтобы снова сесть на круп, а потом она подула на коня раз – и ей непросто далось это с ее птичьим клювом!

Один раз дунула Василиса на коня – с костей слетели шкура и мясо, рассыпались пеплом, ушли в землю. Второй раз дунула Василиса – и встал конь как живой, лучше прежнего. Ржет, прядет ушами, хвостом от мух отмахивается.

– Ишь ты, – восхитился Кощей, улыбнулся широко, даже снова губа треснула, кровь на ней выступила. Совсем сомлела от его улыбки Василиса, не будь она вороном – упала бы в его объятия. Если уж ей его кривые усмешки по сердцу были, то как же тут удержаться? Но Кощей снова посуровел. – Тоже так уметь хочу. Может, богатыри еще послужат своим землям, за Шамаханской следом вечно какие-то твари лезут: то змеищи, то Горыныч – пожгут земли, ядом отравят.

Из Кощея ученик был не чета Василисе. Дунул – и начали подниматься воины. Плоти и кожи лишенные, но в доспехи да кольчуги облаченные, принялись свои и чужие копья да мечи подбирать, строем вставать да поворачивать к лесу гиблому, из которого и впрямь какая-то тварь лезла, змеиной головой качала, с зубьев яд капал, с того яда земля чернела и смердеть начинала.

От напряжения у Кощея, что дул и дул все на новых воинов, поднимая навью рать против змеищи подколодной, на висках полопалась кожа, да не кровь пошла, а заструился темный дым, окутывающий его голову, точно шлем какой.

Будь Василиса собой, рыдала бы сейчас горькими слезами, ведь видела она, что убивает себя Кощей, слишком много Нави поднимает, слишком много жизни отдает. Но ворон не мог пролить ни слезинки, и Василиса воспарила вверх, туда, где снова собирались тучи, где гремела и ворочалась злая буря, для Василисы бывшая словно родная матушка, что утрет слезы и покачает на коленях.

Затерялась Василиса среди туч, намокли ее крылья, а когда вернулась, то поняла, что годы прошли, пока ее не было на земле. И нет больше следов змеищи-супостатки, да идут на Кощея те самые крестьяне, земли которых он защищал.

Василиса не знала, что про Кощея говорили эти зимы и лета, а земля полнилась слухами. Шамаханская царица обратилась невинно убиенной девицей, икотки да игоши – пожранными ненасытным колдуном младенцами, а уж армия его, из мертвецов собранная, и вовсе покоя никому не давала. Вот и вышел простой люд с топорами да рогатинами на колдуна, а Кощей поднять руку на них не решался.

«Бей! Бей или беги! Чего ждешь?» – что есть силы каркала Василиса, пытаясь крыльями закрыть Кощея, но он стоял, не в силах поднять меч и слишком гордый, чтобы бежать, и не понимал ее.

Василиса вновь попыталась укрыть его крыльями и бурей, но к ней подобрались юнцы с сетью да и накрыли, прижав к земле. Василиса бессильно каркала и ворочалась в сети, глядя, как протыкают Кощея рогатинами, как рубят топорами. И оставили его, повисшим на рогатинах, едва последний вздох покинул его изрубленное тело. Тень Кощея продолжала стелиться позади него и корчиться от боли, но это видела только Василиса.

Но теперь и она прикрыла глаза и обмякла. Она уже знала, что будет дальше, и сил смотреть на это у нее не было.

Повернулись замершие в отдалении оставшиеся без колдуна мертвецы и без особого порядка медленно двинулись на ликующих людей. Из леса полезли гнусные твари, что сдерживались колдовством Кощея, по земле стелилась и рябью перетекала лихорадка.

Василиса очнулась. Полно слезы лить над Кощеем – сейчас и ее затопчут или лихорадка выпьет. В мрачной чаще ей голодно – она и птицей не побрезгует. А мертвая Василиса никому не поможет: ни Кощею, ни земле, которую заполоняли мерзкие твари, что лезли из всех щелей.

Василиса задергалась, острым клювом стараясь порвать сеть. Она едва успела отскочить вместе с запутавшейся на крыльях сетью, когда ее чуть не затоптали убегающие. Тянуло гарью и остро пахло кровью, кричали люди, плакали дети, а Василиса, припадая на одну ногу, с волочащимися на крыльях и хвосте обрывками сети, пыталась пробиться к Кощею.

Он так и висел, согнувшись кочергой, телом поддерживаемый рогатинами, а ноги его едва касались земли. Бездыханный и бледный точно смерть. И только тень продолжала дрожать и дергаться. Василиса представила, какие муки испытывает Тень, привязанный к израненному и погибшему телу, и поспешила на помощь.

Как до этого она рвала крепкие сети, сейчас острым клювом кромсала тень у самой границы с телом, стараясь не смотреть, как ошметки тьмы утекают крошечными струйками. Василисе казалось, что она слышит крики боли, но, конечно же, ей казалось, и крики неслись не от тени, а от людей.

Но вот наконец последний удар клювом позволил Тени стать свободным.

Отделившийся от хозяина Тень вытянулся, поднялся с земли и подрос еще, становясь выше деревьев, но все таким же тонким, тоньше волоса. Василиса принялась счищать с крыльев ошметки сети, а когда обернулась к Тени, то в ужасе каркнула так громко, что едва не потеряла голос.

Тень то ли шел, то ли полз, неотвратимый, как сама смерть, и там, где он проходил, не оставалось никого – живого или мертвого. Точно огонь, он пожирал без остатка и людей, и тварей, и мертвецов, и зверей с птицами.

Одно хорошо – от сожранного он не рос, а наоборот, уменьшался и уплотнялся. Первыми проявились зеленые глаза, и Василиса ахнула: змеиные они, а вовсе не кошачьи, как ей раньше казалось! В остальном он походил на того Кощея, которого она помнила, разве что кожа была не бледная, а словно кость точеная, волосы были не черные, а словно тьма, струившаяся по плечам.

Замерла Василиса на земле, пошевелиться не смела, а ну и ее чудовище с лицом любимого проглотит? Но Тень, едва стал таким, как был, тотчас перестал поглощать ненасытной пастью все вокруг и вернулся к Кощею.

Словно соломенную куклу, поднял его, снимая с рогатин, да прижал к себе крепко. По спине ударил раз-другой. Василиса приковыляла поближе и смотрела во все глаза. Похлопывания по спине точь-в-точь повторяли удары сердца, и чуткая Василиса слышала, что пробитое сердце Кощея и впрямь начинает биться. Сначала медленно, потом