Присвоенная Драконом - Полина Верховцева

– Сюда!

Она безошибочно выбрала нужный коридор среди десятка других. Мы прошли по каменной кишке мимо закрытых камер, повернули и оказались в круглом помещении, разделенным на четыре большие клетки.

Две из них пустовали, в третьей кто-то лежал, отвернувшись лицом к стене, а в четвертой…

В четвертой я увидела сгорбленного старика и старушку, уныло сидящих на койке и держащихся за руки.

Я смотрела на них во все глаза и не могла поверить, что это мои родители. Что вот этот сухонький дедушка – мой отец, который в прежние времена был рослым, плечистым, сильным и мужественным. А вот эта крохотная бабушка – моя красавица мама.

От прежних силы и красоты не осталось ровным счетом ничего. Просто два старых человека, у который впереди осталось совсем немного времени.

В груди оборвалось. Со звоном треснуло, сминаясь в крошево, и без того разбитое сердце. Глаза защипало:

– Мам…пап…– пропищала я не громче маленького забитого мышонка.

Не чувствуя под собой ног, я подошла к решётке, ухватилась за нее обеими руками, чтобы не упасть от внезапно накатившей слабости и снова позвала:

– Мама! Папа!

В этот раз меня услышали.

Первой отреагировала мама. Она подняла на меня подслеповатый взгляд, нахмурилась, словно не понимая кто перед ней, а потом улыбнулась:

– Эдвин – потянула за руку дремавшего сидя отца, – Эд! Смотри, кто пришел! Наша девочка…я же говорила, что она придет.

Мама с кряхтением встала с койки и, согнувшись, направилась ко мне. За ней шаркая ногами и опираясь на тросточку, подошел отец.

А я…я до крови кусала губы, чтобы не разреветься.

Глава 17.3

– Как ты, дочка? – спросила мама, взявшись скривившимися от старости пальцами за решетку, – такая бледная…

Не знаю как, но я нашла в себе силы улыбнуться. Наверняка, эта улыбка больше походила на измученную гримасу, но родители не заметили.

В их по-старчески светлых глазах плескалась тревога за дочь, смешанная с радостью от встречи и какое-то странное умиротворение. Она как будто не понимали, где находятся, и что с ними происходит.

– Все, хорошо мам, – голос предательски дрожал, – я просто… не выспалась…

– Надо пить на ночь ромашковый чай с медом.

– Надо, – согласилась я, аккуратно взяв ее за руку.

Кожа у нее была сухая и тонкая, как пергамент, сквозь который просвечивали голубые вены. Осторожно, стараясь не напугать, я начала вливать в нее целительные силы, но с каждой секундой все больше убеждалась, что это бесполезно. Мать была здорова, просто очень стара, а против возраста силы всех целителей мира бесполезны.

Снова больно сжалось в груди.

Если бы не я…если бы не этот дурацкий дар, проснувшийся во мне, мы были самой обычной семьей. Жили бы в усадьбе, вставали вместе на завтраки, занимались бы обычными делами и не считали бы те крупицы времени, которые у нас остались.

Отца я тоже проверила – здоров.

От собственного бессилия шла кругом голова. Зачем нужна вся эта нелепая магия, если не можешь защитить и спасти тех, кто дорог. Какой в ней смысл? Быть полезной для кого-то другого? Быть нужной игрушкой в чьих-то когтистых лапах?

Я задыхалась.

– Вы сами-то как?

– Хорошо, – сказал отец, и мать согласно закивала, – здесь вкусно кормят – вчера на обед был гороховый суп с мясом.

– И пирожки с ежевикой. У меня еще один остался. Хочешь?

Я не могла ничего сказать, просто сдавленно покачала головой.

– А еще здесь уютно.

Я не выдержала и горько спросила:

– Уютнее, чем в нашей усадьбе?

– Конечно, – ноль сомнения.

– Уютнее твоего любимого кресла с видом на виноградники?

Мама вздохнула:

– Виноградников не хватает. Выйти утром, прогуляться, съесть ягоду.

Я уже почти ревела.

«Виноградники» – это картина, висевшая в малой гостиной над камином. Они забыли ее. Как и то, что отец на дух не переносил гороховый суп, а я никогда не ела ежевику, после того как однажды в детстве проглотила вместе с ягодкой вонючего жука.

Эти и другие важные мелочи выпадали из их памяти, как детальки мозаики, оставляя после себя досадные бреши.

– Когда придет Даринка? – внезапно спросила мама, загоняя очередной острый шип мне под ребра, – мы так соскучились.

– Дарина…очень занята…они с мужем уехали.

– Но скоро приедут? – с надеждой спросила она.

– Конечно, мам, приедут, – просипела я.

– Надеюсь, я успею довязать ей свитер, – она кивнула куда-то в сторону.

Я проследила за ее взглядом и увидела на тумбочке сваленное в кучу рукоделие – наполовину распущенный клубок, спицы с десятком неряшливых рядов, какие-то мелочи.

– Конечно, успеешь. Ты же самая лучшая рукодельница.

В этот момент к нам пришла худенькая девушка в серой одежде с зеленым гербом целителей на предплечье. В руках у нее был поднос, накрытый полотенчиком, под которыми тихо позвякивали склянки.

Увидев нас с чессой, она удивилась, склонила голову в поклоне, и твердо произнесла:

– Простите, им пора принимать лекарства и отдыхать.

При ее приближении камера со щелчком открылась, запуская ее внутрь. Я тоже хотела зайти, но мне не разрешили:

– Сюда нельзя заходить посторонним.

– Я их дочь.

– Дело не в этом, – сдержанно улыбнулась целительница, – мы создали защитный контур, чтобы замедлить процесс угасания. На вас он не настроен. Может ослабнуть. Тогда сами понимаете…

– Понимаю, – я сделала шаг назад, подальше от едва заметно мерцающей голубоватой линии.

Она шла вдоль решетки, поднималась по стенам и замыкалась где-то на потолке.

Мне оставалось только наблюдать, как вместо родной дочери какая-то посторонняя девушка, вела родителей к койкам, ласково приговаривая, укладывала их, поправляла одеяла, заботливо поила настойками.

А я даже не могла зайти внутрь и нормально обнять их…

– Как ослабить драконий омут, если я не могу зайти к ним и быть рядом?

– Это надо обсуждать с менталистами. Не со мной, – мягко улыбнулась она, – я всего лишь целитель третьего ранга и мое дело поддерживать их здоровье.

Выполнив свою работу, целительница собрала пустые склянки и ушла, а родители задремали.

– Им надо больше спать, – прошептала она, поравнявшись со мной, – во сне процесс замедляется.

Я измученно кивнула, не в силах отвести взгляда от их бледных лиц.

В этом подземелье в свете тусклых магических сфер, они казались совсем жалкими и беспомощными. Их смирение – убивало. Мама ведь так любила утреннее солнце, а отец мог часами бродить по нашему саду, а теперь они сидели взаперти и даже не мечтали о чем-то ином. Забыли о той жизни, что ее совсем недавно кипела вокруг них. Забыли о том, кто они, что им нравилось…

Я