Сибирь - Настя Полос

Мой младший брат, что всегда весел и силен, который всегда помогал мне, теперь не мог остановиться изливать печаль. Нет-нет. Так не пойдет.

Я села напротив, игнорируя адскую боль внизу, и отняла его руки от лица. Серые радужки ярко выделялись на красных белках.

— Леон, все хорошо! — Я положила искромсанные ладони ему на лицо. Леон попытался отодвинуться, но я не дала ему. — Не плачь! Все будет хорошо, слышишь?

Я улыбнулась, но от этого Леон вздрогнул даже сильней. Не зная, как еще его успокоить, я поцеловала его в лоб. Щеки и нос. А потом быстрым поцелуем успокоила губы.

— Все будет хорошо, Леон.

Но он замер, широко распахнув глаза.

— Не надо печалиться, — Я покачала головой. — Знаешь почему? Потому что, Леон, Мила умерла, понимаешь? — Я улыбнулась так, что у меня заболели щеки. — Понимаешь? Но не просто так! Нет! Ее смерть не будет напрасной. Потому что я найду лекарство, Леон. Да!

— Елена, — прошептал он срывающимся голосом.

Его интонация мигом разозлила меня, и я наотмашь ударила его по лицу. Во мне поднялся такой гнев, что меня заколотило. На боль в ладонях я не обратила внимания. Я сжала его щеки до красных пятен.

— Мы убийцы, Леон! Скольких мы убили? Сотни?! Две сотни! И теперь мы остановимся? Прекратим?! Нет! Моя Мила умерла! — я крикнула ему эти слова прямо в лицо. — Умерла, потому что я убивала. И знаешь, что? — Голос сорвался. — Я буду продолжать это делать! Ради нее! Я обязана! Ха-ха-ха-ха-ХА-ХА-ХА!

Мой смех стал таким громким, что я оторвалась от Леона и упала на пол. Живот закололо, и я засмеялась еще сильней. По щекам текли слезы, а я смеялась, смеялась, смеялась…

Игла мягко вошла в мою шею. Лицо Леона нависло надо мной. На мои губы упали его соленые слезы.

— Мы все сделаем, Елена. — Леон закивал. — Ты права. Мы сделаем это. Я помогу. — Он провел по моей щеке. — Ты создашь лекарство. А я буду рядом.

Тело стало легким и воздушным. И я плыла по облакам.

✄┈┈┈┈┈┈┈┈┈┈┈┈

Никто из семьи так и не узнал, почему моя дочь умерла.

В тот самый день я потеряла не только себя, но и всех, кроме Леона.

Марк. Мой славный Марк боролся со своей скорбью в одиночестве, потому что я днями и ночами находилась в лаборатории. Мой муж всеми силами пытался вытащить меня из бездны. Но для спасения нужно его пожелать. А я совсем не хотела спасаться.

В моей жизни больше не было места добру и счастью.

Истерики продолжались, я сдирала с себя зажившую плоть, и только Леон мог приструнить меня, удержать. Эти шприцы помогали мне успокоиться. Но из-за моей новой природы они действовали на меня более мягко. Об этом я тоже рассказала Леону. Но он не испугался и не отвернулся, как я ожидала, а наоборот, отныне брат помогал мне во всем.

С Марком мы отдалялись все дальше. Каждый день я ненавидела себя все сильней, мои чувства отмирали, и я превращалась в гадкий, уродливый, мертвый цветок. Марк старался всеми силами меня оживить. Он окружал меня любовью даже сильнее, чем раньше.

А я была этого недостойна.

Поэтому моя ненависть перекинулась на него. Конечно, он все понимал. Живя с таким чудовищем, как я, очень трудно оставаться светлым и добрым. И вскоре даже мой Марк потух. За это я возненавидела его еще больше.

За долгие месяцы наконец-то был достигнут какой-то результат, и я смогла со спокойной душой отправиться выше, помогая пациентам, чтобы хоть как-то отводить грехи.

Пока не пришел ответ с «Сибири».

Глава 29

Сейчас

— Дыши.

Хрипы сопровождали каждый вдох. Рокочущий звук глухим эхом отражался от стен. Горло сжималось в попытке перекрыть дыхание.

Дыши.

И вновь приказ, но уже внутри головы. Спокойный, размеренный голос отдавал команду за командой. Грудь опускалась и поднималась по чужому велению.

— Смотри на меня.

Призраки прошлого постепенно затухали, являя другие очертания. Камера, серые стены, канаты, бетонный пол, кровь…

— Смотри на меня.

Взгляд метнулся к нему. Вновь сосредотачиваясь на размеренной зелени с крапинками коричневых точек. Зрачок черной тучей закрывал хвойный лес, но от этого узор становился лишь интересней.

Мир тух и снова светлел. Только зеленые острова оставались на месте.

— Дыши.

— Ми-и-ла, — осипший голос сорвался с губ. — Где моя Ми-ила?

Веки опускались по-совиному, чередуя глаза. Холодный пол отчего-то стал мокрым, щекой я чувствовала влагу, но не понимала откуда. Это кровь.

— Смотри на меня, Елена. Дыши.

— Что я сделала не так? — на удивление ровно произнесла я.

Мутная, вязкая пелена медленно отпускала сознание. Где-то на периферии настойчивый голос кричал закрыть глаза, с другой стороны меня просили вспомнить, третий подсказывал, что произошло. Но я слушала только четвертый, что настойчиво повторял:

— Дыши.

Я стала различать черты. Светлые брови, нос, губы, волосы. Картинка росла, зрение выхватывало больше кусочков, складываясь в мозаику.

Дмитрий. Это был Дмитрий. Он лежал рядом со мной, наши лица напротив. Его щека и светлые волосы погружены в лужу крови. Она растекалась между нами, но ему будто бы все равно. Все его существо сосредоточено на мне. В глазах отчаяние, скорбь и страх, но он не боялся меня. По крайней мере пока. Его губы дрожали, когда он отдавал очередной приказ:

— Смотри на меня.

Возвращалась чувствительность. Руку саднило, видимо, я неудачно упала. Тело половиной погружено в кровь. Кровь Айзека. Но я не думала об этом — или делала вид — все во мне сконцентрировалось на горячей ладони на моей щеке. Большой палец осторожно выписывал круги по моей коже, обходя ссадины.

— Я убила свою дочь. — Слова накрыли нас куполом, отделяющим от всех остальных. — Она умерла из-за меня. Цена мира — жизнь моего ребенка.

Дмитрий судорожно выдохнул, и меня опалило горячностью. Он крепко зажмурился, а его палец остановился.

В этот же миг стало ясно, что если он уберет ладонь, если отвернется от меня — я не встану. Уже никогда. Во мне больше не будет сил бороться, я не смогу подняться и продолжить путь.

И когда я уже ждала, мысленно приготовившись к худшему, Дмитрий вновь посмотрел на меня и продолжил водить по щеке. Но кое-что изменилось. Кое-что, отчего стало больно дышать. Невозможно сдержать рвущийся наружу крик.

И я закричала.

Лежа на полу в крови моего друга; избитая до полусмерти, с воспоминаниями, которые выжглись на подкорке; с болью в груди такой силы, что сердце