Дикая Омега - Ленор Роузвуд

И когда он, наконец, достигает влажного жара между моих бёдер, я закатываю глаза и выкрикиваю — сорванный, отчаянный звук, вырвавшийся из самой глубины.

Чума тихо усмехается, низко, тягуче, этот тёмный рык отзывается в моих костях, когда он медленно, мучительно медленно раздвигает мои складки.

— Уже такая мокрая, — шепчет он, голос пропитан благоговейной хрипотой. — Такая хорошая девочка.

Эти слова должны были меня испепелить от стыда. Должны были заставить меня отшатнуться, зарычать, возмутиться — я не чья-то игрушка, не зверёк, которого хвалят за правильную команду.

Но из его уст… из его уст это звучит как грех, произнесённый молитвой.

И я могу лишь жалобно пискнуть, когда он очерчивает круг у самого входа одним тупым кончиком пальца.

— Посмотри на себя, — хрипит он, стягивая маску одним резким движением.

Под ней — глаза, чёртовы глаза, полные того самого желания, в которое я уже безвозвратно провалилась. Он берёт кончик перчатки зубами и сдирает её — и я впервые в жизни завидую кусочку ткани.

Его обнажённая рука скользит вверх по моему животу, к груди. Ладонь обхватывает её, пальцы перекатывают затвердевший сосок — и я стону, выгибаясь навстречу.

— То, как ты извиваешься… чистая поэзия, — выдыхает он, будто это признание, от которого у него самого перехватывает дыхание.

И — наконец.

Он входит в меня одним длинным пальцем.

Растяжение — блаженство. Чистое, огненное. Каждое нервное окончание вспыхивает, как если бы меня погружали в горячий мед, смешанный с жаром течки.

— Больше… — умоляю, бёдра сами тянутся, пытаясь втянуть его глубже. — Чума, пожалуйста…

— Тихо, — шепчет он, большой палец находит мой вздувшийся, болезненно чувствительный узелок, и начинает рисовать по нему плотные, аккуратно выверенные круги.

— Вот так, — мурлычет. — Я держу тебя, маленькая омега. Позволь мне взять всё.

Я снова стону, спина выгибается в дугу, когда он сгибает пальцы внутри меня — зовущий, до невозможности точный жест, от которого у меня перед глазами разлетаются звёзды. Он ловит мои рваные звуки поцелуем, жадным, голодным, и другая его рука скользит по моему телу, дразня, мучая каждую дрожащую клеточку.

Прикосновения Чумы поджигают меня изнутри.

Каждая точка, каждое движение — вспышка.

Он вскрывает во мне места, о существовании которых я даже не подозревала. Волна за волной проходит по моему телу, наращивая напряжение, пока я не трясусь на острие, между рухнуть — и воспарить.

— Вот так, — шепчет он у моего горла, зубы легко царапают чувствительную кожу. — Отдайся мне, маленькая омега. Покажи, как хорошо тебе.

Его большой палец кружит быстрее, давление усиливается, пока я уже мечусь под ним, извиваюсь, не в силах остановиться. Тугой узел в животе натягивается, натягивается, готовый лопнуть.

— Я не могу… — всхлипываю, ошеломлённая, переполненная, разрываемая чувствами. — Это слишком… я…

— Сможешь, — рычит Чума, изгибая пальцы сильнее. — И сделаешь. Кончи для меня, Айви. Сейчас.

Эта команда ломает меня. Просто разрывает пополам.

Я вскрикиваю, выгибаясь, как тетива, когда оргазм накрывает меня — взрывной, ослепительный, выжигающий мысли. Мои мышцы сжимаются вокруг его пальцев, захватывают их, пульсируют, пока волна за волной не проходит по моему телу, стирая всё, кроме пульсирующего блаженства.

Чума не останавливается. Он ведёт меня через каждый толчок, каждую дрожь, пока я полностью не обмякаю под ним — слабая, пылающая, едва дышащая.

Только когда я начинаю возвращаться, он медленно извлекает пальцы… и подносит их к губам. Лижет их — глубоко, с низким гортанным рыком удовольствия.

Он склоняется надо мной, касается моих губ — мягко, почти невесомо, и это, чёрт возьми, интимнее всего остального. Я чувствую вкус себя на его рту — чуть сладкий, чуть мускусный.

— Вот моя хорошая девочка, — шепчет он у уголка моих губ, большим пальцем отводя влажные пряди волос от моего раскрасневшегося лица. — Дыши.

И я дышу. Рваными вдохами втягиваю воздух, пока пламя внутри наконец не скатывается до тлеющего уголька.

Но жара это не гасит. Не до конца.

Боль всё ещё там — сладкая, сочная тяжесть внизу живота — но она уже не разрывает меня на части.

По крайней мере… на мгновение.

Я всё ещё пытаюсь поймать дыхание, когда волна жара снова поднимается из глубины. И хотя он снял остроту…

Его прикосновений мало.

Катастрофически мало.

Глава 35

ВАЛЕК

Я рывком просыпаюсь на диване в общей комнате — как обычно, выдернутый из сна чьими-то поднятыми голосами в коридоре. Протирая глаза, оглядываюсь. Похоже, остальные вернулись с осмотра территории, пока я отсыпался после удара по голове, который мне любезно обеспечила наша маленькая психопатка.

Кстати о ней…

Ноздри расширяются, когда меня накрывает густой, ударный запах. Ваниль и мед. И тот самый мускус омеги, который ни с чем не спутаешь. Мой член подёргивается в штанах, голод обжигает нервы, как язычки пламени. Я знаю этот запах. Знаю слишком хорошо. Хотя такой… такой манящий оттенок я никогда раньше не встречал.

Айви в течке.

Из коридора выходит Чума. Обычно холодный, отстранённый — сейчас он выглядит немного… растрёпанным. И пахнет ею. Её сладким запахом. Её феромонами. Её жаром.

Белая, вскипающая ярость мгновенно бьёт в голову.

Я вскакиваю. Хватаю Чуму за грудки. И со звериным рычанием вбиваю его спиной в стену.

— Ты, блядь, её трогал?

Он встречает мою ярость с безупречным спокойствием.

— Она корчилась от боли, — отвечает ровно. — Я всего лишь снял остроту по её просьбе.

— Ага. Конечно, — оскаливаюсь, резко тряхнув его. — Только это ты и сделал, хитрый маленький…

— Хватит!

Альфа-команда бьёт по нервам, как плеть. В дверях появляется Тэйн, рядом — Виски, кулаки в крови. Тэйн отрывает меня от Чумы с чудовищной силой — и тут же сам вбивает Чуму в противоположную стену.

— Дай мне хотя бы одну хорошую причину, по которой я не должен выпустить тебе кишки прямо сейчас, — рычит он, упершись предплечьем в горло медика. Чума чуть подаётся назад, но его хватка — несокрушима.

Чума лишь фыркает, презрительно.

— Потому что мне не нужно, чтобы ты мне верил, — спокойно бросает он. — Можешь спросить у Айви сам.

Челюсть Тэйна дергается. Пальцы чуть сильнее вжимаются в горло Чумы. На мгновение я почти уверен, что он сорвётся, поддастся ярости и сломает его, как бешеную собаку.

Но потом он медленно — очень медленно — отпускает.

— Это не конец, — предупреждает он, голосом, от которого кровь в жилах стынет. — Ещё раз провернёшь что-то