(Не) верю. В любовь - Екатерина Котлярова

— Не бойся, птичка, — он шепчет, наклоняясь ко мне так близко, что я чувствую его дыхание. — Скоро ты поймёшь, что я твой единственный хозяин. Ты будешь благодарна, что я взял тебя под своё крыло.

Его пальцы сжимают моё лицо, заставляя смотреть ему в глаза. В них нет ничего человеческого, только пустота и безумие. Я хочу закричать, но кляп всё ещё во рту, и я могу только мычать, чувствуя, как слёзы текут по щекам.

Я чувствую, как его руки продолжают двигаться, исследуя моё тело сквозь ткань школьной одежды. От каждого его прикосновения я сжимаюсь от отвращения и ненависти. Мне кажется, что я покрываюсь липкой грязью, которую невозможно смыть. Он что-то бормочет, но я уже не могу разобрать слов — в ушах звенит, а сердце бьётся так сильно, что мне кажется, что оно вот-вот вырвется из груди.

Он отстраняется, но всего на краткое мгновение. В следующий момент нависает надо мной, а в его руке блестит нож.

— Ты думала, что сможешь убежать от меня? — его голос звучит тихо, но в нём слышится угроза. — Ты ошиблась. Всё будет так, как я скажу.

Он наклоняется ещё ближе, и я чувствую, как его дыхание становится горячим и прерывистым. В глазах мелькает что-то дикое, и я понимаю, что он уже не остановится. Я закрываю глаза, пытаясь отгородиться от реальности, но его смех, низкий и леденящий, проникает в самое сердце. В этот момент я понимаю, что надежды нет. Никто не придёт. Никто не спасёт. Я одна.

— Ты привёз её? — голос матери становится полной неожиданностью.

Я дёргаюсь и начинаю мычать. Скашиваю глаза туда, откуда донёсся её голос.

— Да. Привёз. Где они?

— Уверена, скоро будут, — мать подходит ближе, появляется в поле моего зрения. — Ну, здравствуй, доченька. Как вижу, дьявольское отребье и на тебя повлияло. Ты стала распутной девкой.

Я дёргаюсь. Мычу. По вискам текут слёзы. Я смотрю в безумные глаза женщины, которую больше не желаю называть матерью.

Второй раз за день меня бьют по лицу. Я жмурю глаза, но не издаю ни звука. Медленно втягиваю воздух в лёгкие и держу в голове мысль, что семья Адама не спустит им это с рук. Даже если я больше не увижу любимых. Они сделают всё, что отомстить за меня.

— Знаешь, мелкая тварь, что с такими делают? Таких распутных сжигали на костре. Такие горят в аду! Ты думаешь, что кто-то придёт за тобой? — её голос звучит с издевкой, и я чувствую, как её пальцы впиваются в мою кожу, оставляя следы. Она всегда любила причинять мен боль. — Ты ошибаешься. Никто не придёт. Никто не посмеет перечить нам. Мы высшая инстанции. Мы решаем, кто будет нести наказание.

Мать отходит, и я слышу, как её шаги удаляются. Я пытаюсь пошевелиться, но верёвки впиваются в запястья, оставляя кровавые следы. Я не чувствую боли, слишком сильно боюсь.

— Ты думала, что сможешь убежать? — голос отчима снова рядом, и я чувствую, как его рука скользит по моей щеке. — Ты думала, что сможешь жить своей жизнью?

Я не отвечаю. Не могу. Даже если бы я хотела, слова застряли бы в горле, как комок страха и отчаяния. Я смотрю в его глаза, пытаясь найти хоть каплю человечности, но вижу только пустоту. Он уже давно перестал быть человеком.

— Скоро всё закончится, — он шепчет, и его дыхание обжигает мою кожу. — Скоро ты поймёшь, что сопротивляться бесполезно.

Я закрываю глаза, пытаясь представить что-то светлое, что-то, что сможет отвлечь меня от этой кошмарной реальности. Но в голове только тьма. Только страх. Только боль.

— Они приехали. Пора начинать, — слышу голос мамы.

Меня усаживают, потом заставляют встать. Я озираюсь по сторонам. Мы в церквушке. Но выглядит она заброшенной. Раздаются шаги, появляются двое — священник и незнакомый мужчина лет сорока.

— Так, начнём, доченька. Сегодня мы выдадим тебя замуж. Время пришло.

Я дёргаюсь, начинаю мычать, смотрю в лицо священника, который смотрит на всё происходящее с ужасом на лице.

— Отпустите девушку, — подаёт он голос.

— Вас сюда позвали для одного, выполняйте свою работу, — верещит мама.

Я пытаюсь вырваться, но руки отчима крепко держат меня. Незнакомый мужчина подходит ближе, его лицо кажется безразличным, словно он просто выполняет рутинную задачу. Мама стоит рядом, её глаза горят решимостью и безумием. Я снова мычу, пытаюсь кричать, но звук застревает в горле, как будто кто-то намеренно заглушил мой голос.

Священник сжимает молитвенник и тихо, но твёрдо говорит:

— Я не стану этого делать. Это грех. Отпустите девушку.

Мама бросается к нему, её лицо искажено яростью. Она что-то кричит, но я уже не могу разобрать слов. В ушах звенит, а в глазах темнеет. Я падаю на колени, чувствуя, как облегчение затапливает меня. Слёзы текут по щекам.

— Тогда мы найдём другого, — верещит мать. — Ты всё равно выйдешь замуж, доченька. Никуда не денешься.

Я закрываю глаза, пытаясь отгородиться от этого кошмара. Но даже в темноте я чувствую, как вокруг сжимается петля, из которой, кажется, нет выхода.

— Не найдёте. Никто не пойдёт на такой грех.

Священник подходит ко мне, вытаскивает кляп, начинает развязывать верёвки.

— Что Вы делаете? Немедленно прекратите! — мать кидается на мужчину и ударяет его.

Я вся сжимаюсь. Мне кажется, что худшего греха совершить нельзя.

— Дитя моё, — священник обращается ко мне, улыбаясь умиротворяюще, — всё хорошо.

Его глаза наполнены такой мудростью и силой, что я чувствую облегчение. Будто одним только своим взглядом он смог забрать всю мою тревогу и страх. Отчим переминается с ноги на ногу, но не решается подойти к нам. Мать что-то верещит, замахивается, бьёт меня. А мой несостоявшийся жених молча за всем этим наблюдает.

Дверь в церквушку чуть не слетает с петель, когда в неё врываются люди в чёрном обмундировании. Мать верещит ещё громче, отчим и «жених» пытаются убежать, но их всех быстро скручивают. Только священник продолжает спокойно развязывать узлы на верёвках, сковывающих мои движения.

Последний узел развязан, верёвки падают. Мудрые карие глаза с морщинками у наружных уголков смотрят внимательно и с сочувствием. А мне кажется, что вместе с верёвкой на пол падают и все оковы, которые сковывали меня по рукам