От любви не умирают - Валентина Николаевна Кадетова

стены. Чего только не видел этот несчастный диван! Однажды ночью Людмила с Ритою, перед тем наплакавшись вволю, переступив через чувство женской гордости, всё же решили посмотреть, какими такими служебными делами занимаются их мужья. У Риты был ключ от «офиса». Только он не понадобился — дверь незапертой оказалась, поэтому зашли свободно. На ничем не застланном, сомнительной чистоты диване Гринберг с какой-то проституткой спит, а рядом, просто на полу, Антон храпит — альковные утехи босса, значит, блюдёт. Культурный отдых новоиспечённых бизнесменов.

Рита проститутку за волосы с дивана стащила. Та — в визг. Гринберг вскочил и, как был, голый, тщедушным своим телом, поросшим чёрными волосами, проститутку заслонил и на Риту с кулаками бросился. Тут и Антон проснулся и начал Людмилу с Ритой отчитывать за наглое проникновение на «остров мужской свободы».

С той минуты Гринберг возненавидел Людмилу лютой ненавистью. Он понимал, что чувство было взаимным, и при каждом удобном случае старался Людмилу зацепить. И постоянно одно и то же повторял: «Антон твой моим будет! Он у тебя слабак так, что запросто могу слепить его «по образу и подобию своему»«.

— Так куда Антон поехал? — спросила Людмила.

— А это не твоего бабьего ума дело! — осклабился Гринберг. — Денежки он тебе приносит? Приносит. И немаленькие. А обо всём прочем он тебе отчёт писать не обязан. И вообще, у нас сегодня деловая встреча с партнёрами. В кабаке. А потом ещё с тёлками встреча. Тоже деловая. Хи-хи. Так что поезжай домой и «бай-бай».

Антон тогда явился под утро. Совсем пьяный. Бросил на кресло в гостиной плащ и подал Людмиле вместительный полиэтиленовый пакет:

— На, спрячь пока.

Людмила заглянула в пакет и остолбенела: деньги! Десятки пачек денег в банковских упаковках!

— Что это?!

— Как видишь, не простая бумага. Но, смотри, не вздумай оттуда хотя бы одну купюру взять! Мне это всё послезавтра отдать надо.

— Антон, мне страшно!

— Да перестань ты, глупая! Присядь, сейчас расскажу.

Он плюхнулся на диван и усадил Людмилу рядом.

— Мы тут одному предприятию свой залежалый товар сплавили. Правда, товар тот нужен этому предприятию как собаке пятая нога. Но мы пообещали одному ответственному работнику на лапу дать — и всё в ажуре. И нам хватит, и, — Антон кивнул на пакет, — тому шакалу неплохой куш перепадёт. Всего за одну подпись такой вот гонорар!

— Так что, выходит, сейчас всё и всех купить можно?

— Всё и всех! Дело только в цене. Ты как думаешь, почему мне так часто звонит Анна Ароновна из налоговой? Почему она нашу фирму оберегает? А потому что её дочушку тупорылую в институт устроили. Думаешь, малого это нам стоило? Зато теперь мы налоги платим чисто символические. И это при нашем товарообороте. А нынче и сынок её, балбес и лодырь, на пороге поступления. Это мы раньше лопухами были. А сейчас у нас всюду свои люди есть. Вчера прокурор с нами коньячок пил. А если кому-то мы не понравимся, то у нас пареньки деловые есть. Они много не разговаривают. Как что, то могут и… Ты же их видела.

Видела Людмила этих «пареньков». Подъезжали они несколько раз к их дому на шикарных авто. Молодые, здоровущие. На хорошо кормленных лицах чувство величайшего самоуважения, самоуверенности и… бычьей тупости. Такие и вправду разговаривать не будут. Да и умеют ли?

Это была первая и последняя исповедь Антона. Назавтра он уже явно сожалел, что спьяна дал волю языку. Позже на все вопросы Людмилы отвечал полушутя-полусерьёзно: «Молчи, женщина! Твоё дело — домашний очаг оберегать. А охота — дело мужское».

Когда «охота» оказывалась удачной, Антон приносил домой и деньги, и дорогие вещи. Но Людмилу не радовало то почти сказочное богатство, которое вдруг словно с неба свалилось. «Охотник» с каждым днём становился всё более чужим, совсем чужим человеком. И когда однажды какой-то «доброжелатель» по телефону «всего за сто баксов» предложил Людмиле рассказать про личную жизнь её мужа, Людмила положила трубку и занялась своими обычными делами. Почти спокойной она осталась и тогда, когда совсем случайно узнала обо всём сама. Только спросила у Антона, когда тот вернулся из очередной своей «командировки»:

— Ну как, удался ли банкет по поводу твоей новорождённой доченьки? И как она себя чувствует?

Муж сначала растерялся от неожиданности, но в ту же минуту взял себя в руки:

— Ты это о чём? — и попробовал обнять Людмилу.

Она брезгливо отклонилась, и в её взгляде Антон увидел столько презрения, что кровь бросилась ему в лицо:

— Шпионишь? Ну, так знай же: я не собираюсь всю жизнь поститься! Ты разве женщина? Женщина зажигать должна, а ты сама только тлеешь, деревяшка бездушная! Литературу хотя бы специальную почитала, а не этих своих придурковатых Тургеневых! И я… Я с тобою уже едва импотентом не стал. Да ещё и себя винил бы!

— Спасибо за совет. Воспользуюсь. А ты передай Гринбергу, что он прямо молодчуга: программу свою по перевоплощению человека в животное блестяще выполнил! — сказала Людмила и закрыла дверь в спальню.

Назавтра она сложила свои вещи, и несколько месяцев (развод, размен квартиры) они с сыном жили у материной сестры, тётки Дарьи, на Рогачёвской — той самой улице, на которой нынче живёт бывшая (ой, бывшая ли?) жена Виктора с дочками.

* * *

Виктор только что перестал ковыряться в отцовском «запорожце» и умывался под большим чугунным умывальником, когда мать позвала его в хату. Виктор зашёл и, заметив, что она принарядилась, а на лице решительное выражение, спросил:

— А что, сегодня праздник какой, что ли?

Ольга поправила уголки ярко-зелёного, в крупные красные цветы «платка-гаруски», застегнула пуговицы на тёмно-синей кофте, на морщинистом лице появилась загадочная улыбка:

— Праздник не праздник, но… В общем, нам с тобой надо серьёзно поговорить.

Виктор присел на табуретку возле печи и вопросительно взглянул на мать.

— Так ты, сынок, скажи мне в последний раз: к жене и детям родным ты возвращаться собираешься или нет? Ну, объясни хотя бы мне, в конце концов, чем тебе твоя Катя не угодила? И убрать, и приготовить, и тебя с детьми досмотреть. Только что институтов не заканчивала. Ну, зато эта… твоя сильно грамотная! Может, поэтому (мне же люди рассказывали!) носки сам себе стираешь. Одумайся, сынок!

— Мама, ты снова за своё? Не понимаю, зачем ты начинаешь этот разговор? У меня уже всё решено окончательно и бесповоротно. А детей я не бросаю. Разве только не в одной квартире жить с ними буду. Да и они уже