Половина пути - Юля Тихая

Брент был бережен и проявлял так много мелкой заботы, что большую её часть Ольша замечала с большим опозданием. Например, она далеко не сразу поняла, что Брент вообще-то курит, пусть и не слишком много. Но Брент всегда отходил со своими самокрутками в сторону, а потом тщательно умывался и мыл руки, и Ольша чувствовала только слабый табачный привкус в его запахе, но никогда не дышала рядом с ним дымом. Это было почти нелепо: как будто она, право слово, сигарет раньше не нюхала!..

А сегодня… Ольша ведь всё сделала не так, и её искренняя попытка сделать ему приятное явно обернулась для Брента скорее разочарованием. А он всё равно спрашивал, как она себя чувствует, беспокоился о ней, и потом, в дороге, так ласково обнимал за плечи…

И они уже в Ладерави. Они проехали больше половины пути, и, значит, осталось — меньше половины. Совсем скоро всё закончится. Ольша наконец-то окажется дома, а Брента — Брента больше не будет в её жизни.

Это тоже было так просто, что и не болело почти.

Может быть, это и не любовь вовсе. Когда-то мама наставляла Ольшу, что женщины часто любят не мужчину, а своё отражение в его глазах. А Брент видел её куда лучшей, чем Ольша была на самом деле.

Да, наверное, дело именно в этом. Это не любовь, а дурацкое самолюбование, фантазии эгоистичной девицы, которой нравится, что с ней носятся, как с королевичной. В этом всё дело. Да.

— Завтра не поедем никуда, — сказал Брент, напряжённо вглядываясь в её лицо. — Отоспимся, мне ещё в кассу нужно, на почту, прикупить кое-чего… послезавтра двинемся.

Ольша слабо улыбнулась:

— Хорошо.

И вызвалась отнести вниз посуду. Сонный служка безразлично отставил тарелку и кувшин прямо на журнал, а Ольша сполоснула кружки, умылась холодной водой и долго вглядывалась в краснющие глаза, пытаясь понять, что бы с ними сделать.

Потом плюнула. Руки ещё дрожат, но это всё от усталости. Забралась под бок Брента, ткнулась носом в его плечо, свернулась рядом, прижалась, да так и уснула.

А любовь… глупости это всё.

Глава 19

Она бежала по тёмной улице, бежала изо всех сил, до боли в мышцах и рези в лёгких, и дома сливались в неясные полузнакомые образы, смятые скоростью. А за ней летело, вытягивая лапы и скребя когтями, что-то.

Скатилась по лестнице. Одним длинным прыжком преодолела канал. Что-то хватало за пятки, и Ольша покатилась по камням в оглушительной тишине. Пыль рухнула в лицо, воздух победнел и застрял в горле, и она зацепилась за дорогу в самый последний момент, когда впереди был только отвесный склон и ночное небо.

Что-то неслось вслед, невидимое и неостановимое. И Ольша бежала, бежала не оглядываясь, а камни бросались под ноги, и она падала, бесконечно падала, и бежала снова, а что-то летело следом, невыносимо близко, в одном ударе от…

Я сплю, догадалась Ольша. Это просто сон.

И это же её сон! Он должен её слушаться, здесь всё должно быть можно поменять по своей воле! Надо только махнуть рукой, и тогда сон потечёт туда, куда она захочет, а Ольша хочет в кондитерскую, и чтобы там были какао и заварные трубочки с белковым кремом.

Ольша остановилась, и что-то замерло в нескольких шагах.

Только махнуть рукой…

Теперь она смотрела на свои руки. Ожог на левом предплечье воспалился, вспух, сочился зеленовато-жёлтой жижей, густой, масляной. Насечки от «иглы» — порезы с ровными краями, такие, что и не поймёшь, насколько они глубоки. Может быть, едва-едва задета кожа, а, может быть, рука прямо сейчас распадётся на отдельные кольца, как нарубленная колбаса.

На порезе взбухла капля крови. Покатилась по коже вниз, тяжёлая, густая. Ожог чернел и обугливался. Пахло горелым мясом, горелым мясом и кровью, так пахнет на поле боя после, и пока ты идёшь по нему с кем-то, это почти не страшно, а если остаёшься один — больше ничего не можешь чуять.

Только махнуть рукой. Она зачем-то хотела этого. Только руки не двигаются, не слушаются. На запястьях — атласная синяя лента, завязана бантиком.

— Давай поиграем? — шепнул Лек. — Это жарко…

Лента должна быть скользкой, а узел простым, так, что его легко содрать зубами. Но руки не двигались, и лента вписалась в кожу, резала, жгла, и не разорвать её, не избавиться.

Толчок в спину. Ольша падала на горную дорогу, а упала на холодный пол. Острая боль в разбитых коленях, животом о преграду, воздух горит в лёгких. Тяжёлый ботинок в бок, и ещё раз, и ещё. Металлический привкус во рту. Она зачерпнула силу, стянула её к себе, скомкала, бросила, но связанные руки не шевелились, и огонь взорвался в пальцах, рассыпав по коже волдыри.

От боли можно сойти с ума. В глазах чернота, и в голове бился набат. Почему? За что? Неужели...

— Поторопись, котёнок, — проворчала пустота голосом Брента.

Ольша хрипела. В горле пузырилась кровь. Внутренности всё равно что резало ножом.

— С чем? — она закашлялась и сплюнула пену.

— С дрочкой.

Вокруг чернота, она ощупывала связанными руками что-то перед собой, но никак не могла понять, что это такое. Пол обит железным листом, винты впитывались в колени. Не видно ничего, только тело трогали, мяли, раздирали. Она пинала пустоту, выворачивалась, а кто-то невидимый стаскивал с неё штаны.

Грубые пальцы на подбородке. От пощёчины закружилась голова. Член прямо перед лицом, огромный, толстый, ещё вялый, торчащий розоватым бурдюком из куста спутанных волос. Резкий запах мочи и немытого тела. В горле тошнота смешивалась с кровавой пеной.

Она потянулась к силе, и ещё раз, и ещё, и ещё, но с пальцев только осыпались искры. Новый удар по лицу, так, что хрустнула шея. Руки онемели, тело тяжёлое, и всё бесполезно, всё бесполезно, совершенно всё, и…

— Горячая девка!

— П-пожалуйста, — слёзы лились сплошным потоком, — пожалуйста, не…

Она пыталась кричать, но воздуха не хватало. Захлёбывалась рыданием, тряслась, отталкивала связанными руками, а он навалился всем телом, огромный, тяжеленный, и дышать нечем, и вместо силы внутри пустота, разрывающая боль, и…

Ольшу дёрнуло, и она вдруг поняла, что висит в углу. Девушка на полу больше не кричала. Обожжённые руки раскинуты в стороны. Светлая мужская задница — он не потрудился раздеться, только приспустил штаны, — вколачивалась в безвольное тело.