Хозяин Священной Колыбели - Настя Любимка

Меня приняли, но скорее потому, что чувствовали силу, знали о моем происхождении и видели мое отношение к их Хозяйке. Да, настороженно, но, вместе с тем, и не пытались оспаривать приказы. А уж когда дело заходило о благополучии госпожи и ее удобства… Как они кинулись учиться у материнских служанок правильному обслуживанию госпожи в купальне! С таким равнением, что впору позавидовать. И научились же, и времени на это много не затратили!

А уж как досталось кузнецам!.. Я и сам их потрепал знатно, напомнив, что с легкостью, какая никому никогда не будет доступна, не только верну их обратно, туда, откуда они пришли, но и лишу всякой надежды на то, что они смогут и дальше заниматься кузнечным ремеслом. Неблагодарность, с коей они отнеслись к Стейзи, взбесила. Отъелись, почувствовали безопасность и возгордились собственными умениями… Словно они были единственными кузнецами в Колыбели, и замену им не найти. Сам я их и пальцем не тронул, но препятствовать праведному гневу деревенских не стал. Прибить не дал – и на том пусть благодарны будут. Нескоро они расположение местных вернут. Это раньше им и почет от жителей деревень был, и еду им готовили, и в домах прибирались, и воду таскали. Теперь сами все делать будут. И работать каждый за троих. Идиоты...

А все же… Каким образом Зурар понял, что я буду здесь? Могло ли так быть, что он не ждал именно в эту веху, а был наготове с того самого момента, как я понял, что в утробе королевы находится его сущность? Он не мог не знать, что я пойду латать дыры в его ловушке. Это было очевидно. Как и должен был понять, что я не могу допустить рождения того ребенка.

Да, это вполне возможно. Столь древнее существо шаги не на вехим, на хода просчитывает!

Я вернулся к сосредоточенному Аджаю и, вместо того, чтобы приземлиться на его плечо, прямо в полете вернулся к человеческой форме. И категорически заявил:

– Я иду один.

[1] Плакальщицы в этом мире – надоедливые люди, постоянно жалующиеся на свое окружение и долю. Обыкновенно применялось только к женскому полу.

[2] Местная идиома – аналог выражения «Типун тебе на язык».

[3] Шин – метр.

[4] Герой, в отличие от героини, незнаком с произведением Н.В. Гоголя «Мертвые души». Анастейзи упоминает двух ярких персонажей – Степана Александровича Плюшкина, чей образ стал аллегорией всепоглощающей скупости, и Настасью Петровну Коробочку, чья сущность натуры характеризуется скопидомством, недоверчивостью, упрямством, суеверностью и просто глупостью.

Глава 16

Анастейзи

– …менталисты. О, Священная Пара! – выходя ко мне на берег и отплевываясь от воды, воскликнул Амадео.

Он что-то еще говорил, но толком разобрать было невозможно. Если до этого я находилась на почтительном расстоянии, то сейчас меня будто магнитом притянуло к аргерцогу.

– Рано ушел Виктран, я не все рассказал…

– Амадео, в чем дело? – прямо спросила я у мужчины, который уже поднялся на ноги. – Уход Виктрана этим утром – результат ваших слов? Вы вспомнили что-то важное? Не молчите! Виктрану что-то угрожает?

Что-то! Зурар! Можно подумать, морф на увеселительную прогулку отправился, тьфу!

– Мне нечего вам сказать, Хозяйка.

А придется! Потому что я, словно гончая, учуяла добычу и отпускать ее не намерена!

– Амадео, что вы сказали Виктрану? И что вспомнили про менталиста? Я слышала…

Я все еще держала себя в руках, старалась, во всяком случае. Но, судя по гневному взгляду и плотно поджатым губам, мои старания вновь приняли за слабость. – Я все расскажу Хозяину Священной Колыбели, когда он вернется. А он уже сам решит, делиться ли с вами полученной информацией. Раз не стал делиться той, что получил накануне, значит…

Именно эту надменность я простить уже не смогла. Если Виктран мне что-то и не сказал, то явно не из-за того, что не доверял. Там, вероятно, снова мужское взыграло – ну что мужчина должен сам защищать и прочее. Сон там мой оберегать... Ведь чем меньше знаешь – тем крепче спишь. И всякие надменные придурки не заставят меня усомниться в этом!

– Нет уж! – я зашипела разъяренной кошкой, глядя на отца Виктрана. – Вы мне все расскажете. Прямо сейчас. Ваша память – что решето, сквозь которое информация течет рекой, и лишь крупицы попадают по прямому назначению. И то только после того, как озеро завершает очередной сеанс очистки. Амадео, что вы ему сказали? И что вспомнили сейчас?

Я злилась, кусала губы, снова злилась. Нутром ведь чуяла – не все так просто с этим Погребенным городом. Хуже того – в сердце словно заноза поселилась. Мелкая такая... Вот как в пятке: если не наступить – и не чувствуется. А после брошенной вскользь фразы аргерцога она дала о себе знать. Интуиция аж сиреной взвыла.

Что же он там бормотал?

– Говорите.

Амадео не ответил, но его столь красноречивый взгляд был обращен на супругу, которая все еще плескалась в озере. Я усмехнулась. И призвала силу, отрезая нас огромной непроницаемой водной стеной от места, где находилась леди Лианелия.

– Я дождусь сына!

Аргерцог решил упорствовать, забыв, что с женщиной, в чьей власти находился не только он сам, но и весь его род – этого лучше не делать. Опустим тот факт, что из меня сейчас эмоции не просто фонтаном лились... как цунами выходили!

– У вас нет такого права. Я прошу в последний раз, в следующий – просьбы не будет. И не даю гарантии, что вам понравится мое вмешательство. Как и не дам гарантии, что после всех манипуляций вы останетесь в уме.

– Ты не менталист, чтобы лезть в мою голову. Ничего не выйдет, пока я сам не заговорю.

О! Снова эта надменность... И весь официоз слетел. Прямо качели – то мы вежливые до приторности, то обнаглевшие до омерзения.

– А кто сказал, что вы не заговорите? И говоря «вы», я не соблюдаю этикет. Вы оба заговорите!

Я произнесла это тихо, вдруг допустив, что тот взгляд аргерцога был брошен на Лианелию не из-за беспокойства мужчины, что супруга станет