(не)вернуть. Цена искупления - Анна Гранина

— Ты не представляешь, как я ждал, — говорю наконец, выдохнув сквозь боль.

— А ты не представляешь, как мы боялись, — отвечает Вика. — И как мы ждали. И … я люблю тебя. Слышишь? Только посмей на ноги не встать!

— Мам, ты сейчас всю палату слезами затопишь, — ворчит Ромка из-за ее спины, снимая на телефон наше знакомство с дочей. — А я между прочим для домашнего архива видос снимаю.

— Рома, — вспыхивает Птичка, — Ты оборзел?

Фух девочки, эпилог остался) и может быть бонус потом будет. Или два) с Заделом на две истории: Чернова и Волкова младшего. Надо?

Глава 53.

Макс.

Прошло два месяца с того момента, как я открыл глаза после комы. С тех пор всё будто стало другим — тише, мягче, теплее. Я дома. В нашей спальне. В своей постели. Не в стерильной палате, не под капельницей, не под звуки аппаратов, что пищат, как назойливые мухи. Дома. Где утром пахнет кофе из кухни, а к вечеру вкусным ужином, где скрипит паркет, где солнечный луч пробивается через шторы и рисует полосы на стене.

Тело до сих пор подаёт сигналы. Шрам под рёбрами ноет, когда я поворачиваюсь. Ноги иногда подрагивают. Но я не лежу овощем. Хожу. Сам. По ступенькам пока рано, доктор качает головой, говорит, что мышечный каркас пока слабоват. Но по дому — вполне. Коридор, кухня, гостиная. Каждый шаг победой кажется.

Массажисток, которых присылали врачи, я разогнал с порога. Хватит. Не хочу чужих женских рук. Один физиотерапевт. Мужик. Грубый, с мозолистыми ладонями, как у плотника. «Двигайся, Волков, не раскисай», — ворчит он. С ним и работаем.

Утро начинается с зарядки. Простые движения: плечи, спина, руки. Каждый рывок, как вызов. Пот стекает по вискам, шрам тянет, но я стискиваю зубы. Потом контрастный душ. Горячая вода смывает усталость, но не память о кошмарах. Тот ангар. Экран. Вика, корчащаяся в родах, её лицо, белое, как мел, губы, искусанные до крови. Елена, шепчущая: «Дыши, Вика, ещё». Маша, с её ядовитой ухмылкой: «Поздно ты всегда приходишь». Но гоню эту хрень из головы куда подальше!

После душа — прогулка по дому. Я прохожу мимо кухни, где Вика гремит посудой, напевая что-то тихое под нос. Прямиком в гостиную, где на диване валяется плед, который она вечно поправляет. А потом — самое главное. Я иду к Наде.

Наша дочь. Королевна моя, и не такая уж крошечная как пару месяцев назад. Она агукает, тянет ручки, переворачивается с живота на бок, а потом обратно, как маленький упрямый акробат. Её глаза – Викины, голубые, как небо в ясный день. Когда она улыбается, у меня будто сердце заново включается.

Я беру её на руки, осторожно, как будто она хрустальная. Пушистая макушка пахнет молоком и чем-то неуловимо родным. И я шепчу: «Ты моя девочка».

Ромка переехал. Пришёл однажды, посмотрел мне в глаза и сказал: «Пап, отстаньте от меня. Я справлюсь». Я не спорил. Он вырос.

Сильный, умный, мой сын. Обустроил свою квартиру в центре — минимализм, стекло, бетон, как он любит. Работает в бизнес-центре, пашет, как и я когда-то.

Но не забывает. Звонит, заезжает, привозит пиццу или бутылку пива. Сидим, обсуждаем работу. И я рад, что в его голосе нет жалости, только уважение. Я отпустил его. Он должен жить своей жизнью.

А я… я устал. По-настоящему. От всего. От борьбы, от политики, от этой проклятой игры на выживание, где каждый шаг, как по минному полю. Те адские дни, когда я думал, что потерял Вику, что Надя не родится, — они выжгли меня изнутри.

Троица уродов, ненормальная Маша, с её ненавистью за Дашу, Ковалёв, с его сладкими речами о власти, которые чуть не стоили мне всего. Я тогда жил ради мести, ради спасения. А теперь?

Теперь я просто хочу быть. Спать до десяти утра. Обнимать Вику, пока она не начинает смеяться и вырываться. Смотреть, как Надя тянет пальцы в рот и хмурится, как будто решает мировые проблемы. Слушать, как Вика напевает колыбельную укладывая королевишну спать.

И вот сегодня — новость. Чернов приехал. Привёз документы. Законопроект, ради которого всё это и началось, в деле. Его не отменили. Не затормозили. Всё было просто дымовой завесой. Провернули тихо, без шума. Грязь отмели. Подписи собраны. Всё оформлено.

И мне снова светит кресло замминистра.

Но я смотрю на Надю, которая щурится от солнечного луча, и понимаю: не хочу. Не сейчас. Может, никогда. Я выдохся. Я наелся власти и решений. Я не готов снова в омут.

Я хочу быть здесь. С ней. С ними. С моими.

Вика заходит в комнату, поправляет одеяло на диване, бросает на меня взгляд через плечо:

— Сколько ты сегодня выдержал без телефона? Час?

— Час пятнадцать. Я держусь.

Она смеётся. И этот звук — как сигнал, что всё правильно. Всё на своих местах.

Я дома. Я жив. И я чертовски счастлив.

Все девочки! Остался эпилог. Завтра принесу. Все никак не могу ребят отпустить... Ну и бонусы потом, вы про них помните?

Эпилог.

День пахнет ванилью и солнцем. Кухня гудит, как улей: посуда звенит, в духовке мясо томится, в холодильнике куча закусок уже готовых, а на столе – торт, который я пекла полночи. Пять свечей. Пять лет. Наша Надюшка — уже не неваляшка, а вихрь с косичками, который носится по дому, требуя свое. Я смеюсь, поправляя гирлянду над дверью. Гостиная утопает в цветах и смехе, шарики качаются под потолком, а из колонок льётся детская песенка, которую Надя выбрала сама.

Пять лет. Как будто вчера я лежала в том бункере, сжимая руки Елены, чувствуя, что шансов все меньше. Машины слова — «страдай, как Даша» — всё ещё иногда звучат в голове, как эхо. Но я отгоняю их. Макс, мой Макс, вытащил нас с Надей. Спас… закрыл спиной и… сам едва не погиб.

Я смотрю в окно. Во дворе Макс возится с мангалом, его рубашка закатана до локтей, такой домашний стал с появлением дочи. Он смеётся, когда Надя