Крапива. Мертвые земли - Даха Тараторина

Полубезумная, осоловевшая, она встала, потянула вниз платье, скинула порты и двинулась к источнику. Власа нигде не было, но из тумана доносился размеренный плеск. Крапива ступила в озерцо.

Вода, горячая, как кипяток, приняла измученное тело в объятия. Кровь в жилах и источник стали неразделимы. Это под ее кожей бурлил поток водопада, в ее теле взрывалось неисчислимое множество крошечных пузырьков. Пар дрожал от нетерпения, он застилал глаза, стирал границы. Воздух стал таким же раскаленным, как и вода, и Крапива плыла сквозь этот жар, не ощущая ни страха, ни боли, ни сомнений. Растворились в сверкающей синеве тяжкие думы, исчезла память, самой Крапивы не стало. Была только жаждущая влаги степь, иссушенная человеческой жестокостью земля. Она умоляла о ласке, просила сырого жара, она пела через тело женщины и взывала.

* * *

Он стоял, одеревенев от увиденного. Черные волосы намокли, прилипли к шее и щекам, по вискам стекали бисеринки пота, падали и растворялись в жаре источника.

– Стой! – взмолился Влас. – Остановись!

Но она не услышала. В ее голове пела степь. Пели Мертвые земли, жаждущие ожить. Босые ноги ступали по дну, в синих глазах не было и тени сомнения.

Крапива растерянно коснулась поверхности воды и попросила:

– Расплети мне косу.

У Власа во рту пересохло. Он облизал губы, черные угли его глаз вспыхнули языками пламени.

– Если ты… я не остановлюсь, – прохрипел он. – Уйди… пока можешь.

Алые поцелуи шрамов покрывали его грудь и живот. Все тело Власа напряглось. Сцепленные зубы едва сдерживали болезненный рык: стоять в шаге от нее, глядеть, ощущать запах… но не касаться. Пытка, да и только! Княжич готов был взвыть, как волк в капкане.

Крапива коснулась его щеки, той, которую уродовал ожог. Влас вздрогнул, ожидая боли, и – боги свидетели – он готов был терпеть, лишь бы она не отняла руки! Но боли не было. Была прохлада чутких пальцев, скользнувшая к подбородку, по шее и замершая на груди, возле сердца.

– Мне нужно… – произнесла она одними губами.

И кто говорил в тот миг – аэрдын или степь, жаждущая любви, – не знала и сама Крапива. Лишь мучилась пустотой и жаждой, желала заполнить ее.

Влас прижал ее ладонь своей и прикрыл веки. Сердце его бухало подобно тревожному набату, упреждая княжича: беги, не то будет поздно! Но Крапива прикасалась к нему. Сама прикасалась, едва царапая короткими ногтями распаренную кожу. И княжич стоял на месте.

Она опустила взор, и впервые за прожитые годы Влас зарделся, пойманный на бесстыдном желании. Зато не смутилась она. Та, что дышать с мужчинами одним воздухом страшилась, что обжигала их древним колдовством, лишь бы не допустить близости, глядела на него так, словно не было в мире ничего прекраснее.

Крапива прикусила губу и повернулась к нему спиной. Коса, золотая, как пшеница, спускалась вдоль хребта. Протянуть руку, пропустить меж пальцев шелковые пряди – разве не об этом княжич грезил ночами? Разве не это помогло ему выжить в плену шляхов? Нежная, хрупкая, мягкая… Она отправилась за ним в Мертвые земли, она исцеляла его раны, и не только те, что видны взору.

Но Влас, привыкший без раздумий брать женщин, словно превратился в статую. Он глядел, как вода ласкает округлые бедра девицы, как щекочет кончик растрепанной косы голую кожу… Глядел – и не мог пошевелиться. И тогда она сама прильнула к нему.

Ее поцелуи были на вкус как молоко и мед. Ее руки, обвившие шею Власа, были удавкой, но единственно желанной на всем белом свете. Пальцы зарылись в волосах: в золотых, в черных… Не разобрать. Шепот стелился над водой, и был то шепот мужчины или древнее заклятие степи, не понимал никто.

– Не отпущу… Моя… Ты моя… Я весь твой, на коленях пред тобою, только… Только…

Влас и сам не ведал, о чем просил. Еще не получив желаемого, он уже знал, что будет мало. Что колдовка никуда не денется из мыслей, что он снова и снова будет сходить с ума от хоти смять в объятиях податливое тесто ее тела. Мягкие, сладкие, влажные… Лакомства вкуснее, чем ее губы, Влас не пробовал никогда. Девица извивалась в его руках, ловила поцелуи… Безумная. И заразившая безумием своего мужчину. Языком он рисовал узоры на ее плечах, пальцами, привыкшими сжимать рукоять меча, повторял изгибы любимого тела.

– Крапива…

Он звал ее, нежил шепотом, и она растворялась в ласковых руках, таяла и стекала в горячую воду. Они стали единым целым с источником, и вода бурлила, готовая утолить жажду.

Он подхватил ее под бедра, толкнулся, а она вскрикнула. Клубок змей, переплетенные корни, сросшиеся в целое кусочки разбитой души. Едины. Безумны. Счастливы.

Крапива закричала и широко распахнула глаза, в них отразилось черное небо. Первые крупные капли дождя упали на безжизненную землю степи.

Глава 17

Того, кого когда-то прозвали Змеем, одолела тоска. Ему бы восседать в большом шатре с рабынями, пить поднесенный ими мед, казнить да миловать, коли возникнет надобность… Но ничто из этого боле не радовало воина. Степь, два десятка ветров назад казавшаяся бесконечной, стала мала для него.

Под его началом ходило войско, какового прежде не встречалось в Мертвых землях. Одно за другим поглощал Змей шляховские племена, и гордые мужи ползали пред ним на брюхе, как псы, лишь бы сохранить шкуру. Змей был милостив. Считал себя таковым. Он давно не отказывал никому, кто признавал его власть. Прежде, годы назад, еще приходилось обнажать клинки и брать силой приглянувшиеся территории. Нынче же редко кто решался спорить с Большим Вождем, а тех немногих, кто дерзал, доедали смрадники. Он резал им глотки, запрещал поклоняться богам-покровителям, насиловал женщин на глазах у отцов и сыновей… А те лишь гнули спины. Змей уважал силу, но силы в степи оставалось все меньше.

Потому-то он неподдельно обрадовался, когда ближник Шал доложил:

– Господинэ, одна из рабынь попыталась сбэжать. А когда я протянул ее кнутом, намэрэвалась задушить сэбя им.

Змей подкинул в костер пук сухой травы, и та вспыхнула, не коснувшись языков огня. Золотые икры взметнулись в темнеющее небо, медленно укрывающееся редкими в этих краях тучами.

– Добро, – кивнул Змей.

– Отчэго жэ добро, господинэ?

Говор шляхов, как и запах их костров и вкус лепешек, досаждали Змею. Там, откуда он родом, дикарей держали бы