Крапива. Мертвые земли - Даха Тараторина

поставить для них шатер и денно и нощно следить, чтоб ни одна не сбежала. И каждую ночь выбирал одну из пленниц, чтобы она легла под него. Тем же воинам, что служили ему верно, дарил разонравившихся рабынь.

Одного этого хватило бы, чтобы на злодея ополчились все племена разом, но шляхи всегда были горды и себялюбивы. Они не пожелали объединиться против общего врага, и Змей поглощал их одного за другим. Скоро войско стало столь могучим, что выступить против не решился бы ни один вождь. Степь принадлежала Змею.

Это-то и вынудило Стрепета податься на запад, как вынудило многих других спасаться бегством. Быть может, испугавшись могущественного соседа, Змей поостерегся бы соваться в Срединные земли, а Стрепет лелеял надежду обосноваться недалече от Тяпенок, где уже многие годы их принимали если не как друзей, то как знакомцев уж точно. Но не сложилось… И теперь скрепя сердце вождь вел свое племя на поклон к выродку. Потому что вождь должен защитить своих людей любой ценой, даже если самому тошно.

Немногие понимали его беду, а тот, кто понимал, стоял нынче на коленях и ждал, как разрешится суд.

Кривой не был напуган. Изуродованное шрамами одноглазое лицо его давно не выражало ничего, кроме усталости. И на Стрепета он тоже глядел спокойно.

Суд стоило бы вершить перед всем племенем, но на сей раз Стрепет отослал лишних, оставшись со стариком наедине. Они укрылись у родника, еще в прошлом году бывшего полноводным, а нынче едва смачивающего землю, остальные же шляхи устраивались на привал, изредка бросая на главаря любопытные взгляды.

– Что жэ, старик, ты стоишь на колэнях? Нэужто признаёшь во мне вождя?

Кривой ответил:

– Нэ было такого, чтобы я оспорил это.

– Тогда почэму ты ослушался приказа?

– Это нэправда. – Единственный глаз хитро сверкнул. – Я никогда нэ ослушивался твоих приказов. Но так вышло, что вмэсто тэбя слово взяли молодые, а они нэ годятся мнэ в командиры.

– Поэтому ты помог Шатаю сбэжать?

Стрепет ждал, что старик начнет упираться, а лучше бы сразу молить о прощении. Кривого он знал давно и наказывать не хотел. Но простишь одного – и распустятся остальные.

Старик и не подумал отпираться:

– Нэт. Я помог ему сбэжать, потому что согласэн с ним.

– Он убил моих сыновэй!

– Всэ мы дети плэмени…

– Нэт, Кривой, ты знаешь, о чем я толкую. Он убил моих дэтей. Плоть от плоти. Моих и… твоей дочэри!

Кривой вздрогнул. Показалось, что пустая глазница не черна сама по себе, а лишь показывает черноту, засевшую у старика внутри. Но говорил он тихо и ровно, как говорил всегда:

– Он убил тэх, кто встал у нэго на пути. Так завэдено на наших зэмлях. И я отдал ему своего коня, потому что считаю, что лучшэ сдохнуть в брюхе жора, чем поклониться Змэю. И ты, Стрэпет, считаешь так же. Быть может, к лучшему, что Драг и Оро нэ дожили до встречи с ублюдком. Он легко сломал бы их, а ты стал бы стыдиться родства.

Удар получился коротким и жестоким. Хрустнул нос, брызнула кровь, Кривой завалился на землю. Но, утеревшись, он встал и продолжил как ни в чем не бывало:

– Тэбэ стоит казнить мэня, Стрэпэт. Потому что я лучшэ умру сам или убью своего вождя, чэм позволю ему опозорить имя, данное плэмэнэм!

С этими словами калека взвился на ноги так быстро, как не сумел бы лучший воин Иссохшего Дуба, выхватил нож, который вождь и не подумал отнять у старика, и кинулся в свой последний бой.

Имелась у Кривого и еще причина желать Змею смерти. Причина, что стоит сотни.

Однажды племя, тогда еще звавшееся Дубом, повстречалось с войском выродка. И в ту встречу Дуб иссох. Трех женщин, которыми Рожаница благословила их, Змей забрал себе. Ту, что выбрала в мужья Стрепета. Ту, что выбрала в мужья Кривого. И еще одну, ее звали Нардын. Ту, что назвала сыном найденного в степи мальчишку и нарекла его Шатаем.

Глава 16

От быстрого бега закладывало уши, а песок скрипел на зубах, хоть все трое путников скоро завязали рты платками, заботливо положенными ведьмой в сумы. Байгаль не просто нашла диковинных животных заместо лошадей, она еще и собрала поклажу с провизией да переодела каждого в чистое, словно извиняясь за неудачное колдовство. Влас, конечно, поворчал, мол, веры колдовке нету, может, она и тряпки пропитала каким снадобьем, но не сказать, что выбор у них был большой.

Шляховские кони медлительны, и Шатай с Крапивой, привыкшие к ним, с трудом удерживались в галопе. Зато Влас, истосковавшийся по скорости, рисовался только так. Он освоился за несколько верст, словно с младенчества скакал не в седле, а на эдаком чуде, и то уносился вперед, то нарочно отставал, чтобы вихрем обогнать спутников. Крапиве на него страшно было глядеть. Она неуклюже обнимала теплую гладкую шею зверя и все боялась ненароком придушить. Благо в отростки крыльев удобно упирались колени, так что хотя бы не сползала на сторону.

– Хэй, что приуныли?!

Княжич ажно светился. А ведь эдаким Крапива его и не запомнила. На пир в Тяпенках она не пошла, а встретив Власа на следующее утро в поле, всего меньше им любовалась. После княжич лежал больной от ее проклятья, а затем битва и долгое трудное путешествие, где день за днем Лихо прирастало к его шее. А таким – сильным, счастливым, здоровым, свободным – она его и не видала. Теперь-то ясно, отчего девки льнули к княжичу. Был он хорош, если не лукавить. А лукавить Крапива не умела.

Шатай же ехал мрачнее тучи. Стало ли причиной тому случившееся у Байгаль, или гордому шляху попросту тошно было смотреть, как радуется Влас?

Крапива поравнялась с ним:

– Шатай?

– Аэрдын.

– Ты, верно, в обиде на меня…

Шлях и сам походил на диковинного зверя: сгорбившийся да встрепанный. Хотелось приголубить его – цыпленка, оставшегося без матери-наседки. Лекарка сказала:

– Вот доберемся до дома – спеку тебе курник! Румяный-румяный!

– То твой дом, нэ мой. Сама говорила: мэня в твоей дэрэвнэ как убийцу помнят.

– Много воды с тех пор утекло…

А и много ли, в самом деле? Признаться, девка в Мертвых землях счет времени потеряла, но прошло никак не больше седмицы. А мстится, семь лет, а не семь дней… Она наклонилась, чтобы коснуться локтя Шатая, но полуптицы, сблизившись, зашипели друг на дружку, и пришлось отодвинуться. Травознайка успокаивающе почесала чешуйчатую шею, и зверь заворковал.

– Люди не