Крапива. Мертвые земли - Даха Тараторина

Но Байгаль забавлялась и зла не держала. Она, натянув рукав на ладонь, сняла с крючка над очагом котелок. Поставила подле низкого столика и села сама.

Худые руки крепко держали черпало. Ни капли не пролилось, пока, полный доверху, ведьма несла его от котелка к маленьким круглым чашкам. Только здесь все три гостя поняли, как мучит их жажда. На угощение ведьма не скупилась тоже. Сладости, что видел во сне, но так и не отведал Шатай, тонкие лепешки и распадающееся на волокно мясо в пряном бульоне… Иначе как колдовством не объяснить было явившиеся из ниоткуда блюда, но от запахов кружилась голова, а живот сводило от голода.

– Хороший гость всегда согласится, если хозяин позовет его разделить трапезу, – сказала Байгаль, поворачивая к троице открытые ладони в знак дружбы. – Не откажите старой женщине в радости.

Кроткой улыбки ее хватило бы, чтобы заподозрить неладное, а Байгаль к тому же вновь превратилась в древнюю старуху, на лике которой недобро сверкали изумруды-глаза. Но даже не будь Крапива, Шатай и Влас обязаны ей спасением, они не утерпели бы. Дым дурманил рассудок, манили ароматы…

– Не отравила хоть? – бросил Влас, первым подсаживаясь к столу.

Шатай едва не застонал при виде подобной наглости. Но Байгаль хитро склонила голову набок:

– А ты проверь, княжич. Или не доверяешь?

Удар сердца – и перед Власом оказалась женщина немыслимой красоты. Та самая, которую он видел во сне и счел мороком. Княжич вздрогнул и замолчал, уткнувшись в чашку с травяным варевом.

Шатай хоть здесь все сделал, как подобает гостю. Поклонился еще раз и поблагодарил за приглашение, а усевшись, к большой неохоте, рядом со срединником, громко пропел:

– Да будэт сытость и достаток в домэ, гдэ чтут законы гостэприимства.

Ведьма наклонилась через стол и сжала его запястье.

– Да будет просьба твоя услышана Рожаницей, – улыбнулась она.

Крапива присоединилась к ним последней. Не оттого, что опасалась, чем еще попотчует их лукавая ведьма, и не оттого, что не умела как подобает поблагодарить за угощение. А оттого, что забывалась, тонула в пряно-сладком дурмане колдовства, что окружало Байгаль. Хотелось бежать прочь, спасаться, прятаться… Что-то неизведанное, таинственное витало в воздухе. И страх наравне с любопытством раздирали аэрдын надвое.

– Да осенит Рожаница тебя своим благословением, – произнесла Крапива, опускаясь на ковер меж Шатаем и Власом, пока те не передрались. – Спасибо, что помогла нам, Байгаль.

– Одной богине известно, кто кому помог… – таинственно отозвалась та.

Травяной вар был невозможно горячим, будто кипел прямо в маленьких цветастых чашках, но не обжигал. Он утолял жажду и, хотя не был хмельным, делал тело невесомым и чувствительным. Крапива отглотнула и засмеялась. А что же не смеяться? Справа и слева сидели взрослые мужи, но за спиною лекарки они то и дело обменивались недовольными взглядами и щипками, как мальчишки.

Кусочки сладкого теста с орехами и сытого соблазнили бы, что уж говорить о голодных путниках. Крапива держала кушанье осторожно, но капли меда все равно текли по ладони. Поскорее сунув его в рот, она слизала сладкую дорожку и не заметила, как напряглись мужчины с нею рядом.

По жилам толчками бежала руда, щекотал кожу диковинный узор из листьев крапивы. Аэрдын засучила рукав и ногтем проследила рисунок. Касание необыкновенно будоражило, и Крапива от удивления охнула.

Влас ухватил ее предплечье и притянул к глазам.

– Покажи! – потребовал он. – Колдовство…

– Да, – сказала Крапива.

Шатай не остался в стороне и завладел другой рукой:

– Как живые!

Он засмеялся, когда листья задрожали от его дыхания.

Влас прильнул губами к девичьему запястью, как бы пробуя на вкус. Отдернуть бы руку, а то и ужалить, чтоб неповадно… Но губы его были горячи, а касания невесомы. Кожа горела от них, и где-то внутри тоже стало жарко. Крапива смежила веки лишь на мгновение, позволяя себе насладиться. Матушка не узнает… Да и не творит Крапива ничего, за что стоило бы ее бранить…

Она повернулась к Шатаю. Ладонь его покоилась на бедре Крапивы, и ткань шароваров вдруг показалась невозможно грубой. Тело саднило от неприятных объятий одежды, хотелось скинуть лишнее.

Удивляясь самой себе, Крапива сказала:

– Ты красивый…

Шатай смешно распахнул рот, а она, играя, коснулась губами его скулы и сразу отстранилась.

– Аэрдын…

Немедля взревновав, Влас запустил пятерню в ее волосы на затылке и силой заставил развернуться. Поцеловал глубоко и жарко, так, что перестало хватать воздуха, но и тогда не остановился.

– Нэ тронь ее! – возмутился Шатай и потянул травознайку на себя.

Влас поцелуями повторял рисунок крапивы на коже, норовил узнать, где начинается узор. Ладони лихорадочно тянули с плеч рубашку. Горячие ладони Власа, ледяные – Шатая.

Пряный напиток горячил кровь, путал разум. Не осталось сомнений, одно желание вело аэрдын.

Княжич запустил руки под рубаху, приласкал ей грудь, до боли прикусил обнаженное плечо. Его дыхание Крапива пила, как терпкое вино. А по другую сторону, разомлев от дыма и колдовского зелья, сидел Шатай, то ли отбирая травознайку у Власа, то ли нелепо, неумело обнимая.

Нет, та женщина, что извивалась в объятиях двух мужчин, не была Крапивой. Не могла быть. Ничего не осталось в ней от испуганной девочки, и помыслить не смевшей о блуде! Эта же, та, что отзывалась на поцелуи, что нежилась в сладком плену и сама растягивала пытку, была кем-то иным…

И Влас понял это прежде, чем сама Крапива. Княжич до боли прикусил язык, возвращая ясность мыслей.

– Поганая ведьма! – прорычал он. – Опоила!

Стоило произнести это, и в юрте посветлело. Проявились мягкие ковры и подушки, на которых, тяжело дыша, лежала травознайка. Глаза ее были в поволоке, губы алели от жестоких нетерпеливых поцелуев. Княжичу вдруг подумалось: не все ли равно, какое зелье свело их всех с ума? Но потом он увидел поганого шляха, ошалевшего от дурмана, и ярость победила.

Он поднял Шатая за шкирку, как котенка, и швырнул к выходу:

– Пошел прочь!

И не понял, шляху ли скомандовал, себе ли.

Ох, княжич! Разве не ты принуждал девку к близости? И вот теперь, когда она не противится, отказываешься? Влас и сам не верил, что делает это… Но отчего-то такая Крапива, распаленная, бесстыжая, походила на Байгаль, явившуюся ему во сне. И такую он ее не хотел.

– Прикройся, дуреха! – велел он, глядя в сторону. Не дожидаясь, пока лекарка опомнится, рывком поднял ее с подушек