4 месяца - Джессика Гаджиала

Барреттом, что у него есть что-то хорошее, нормальное в жизни, что-то кроме его работы и навязчивой заботы о попугае, который даже — технически — не принадлежал ему.

Рия вошла на кухню, ее дочь последовала за ней, катая игрушечную машинку по стенкам шкафов.

— Знаешь что, Рия? — спросил Барретт, и в его голосе было что-то странное, что-то почти зловещее.

— Что? — спросила она, казалось, не заметив тона, и повернулась с небольшой улыбкой.

— Я думаю, она уже достаточно взрослая, чтобы завести собственную морскую свинку, не так ли?

— О, Боже мой. Забудь уже об этом, — потребовала Рия, закатывая глаза. — Ты любил эту свинку, и ты это знаешь! Он ел лучше, чем ты. Я буквально никогда не видела, чтобы он клал в рот салат, — продолжала она, обращаясь ко мне, — но когда я приходила к нему домой, когда Дейт был жив, его холодильник был полон всякой всячины. Я даже не думала, что он знает, что такое мангольд, но он там был. Для грызуна.

— Дейт? — спросила я, подняв бровь на Барретта.

— Я, ах, не мог придумать ничего другого.

— Мне нравится. Оно другое. Не приторно, как Пипсквик, и не предсказуемо, как Бекон, Гамлет или что-то в этом роде.

— Морские свинки — это не настоящие свинки. Эти имена все равно не имеют смысла.

— Это правда. Почему ты не завел еще одну, когда твоя старая умерла?

— К тому времени у меня уже был Диего. Он и сам по себе не промах.

— Это справедливо. Он скоро вернется?

— Люс и Эван взяли его с собой во Флориду. Я думаю, они вернутся в конце этого месяца. Тогда он, вероятно, останется у нас на несколько недель, чтобы они могли отдохнуть.

Вот опять.

Нас.

Мое сердце сжалось, услышав это.

Взглянув на Рию, я увидела мягкость в ее глазах, как будто она точно знала, что я чувствую, как важно слово «мы», когда отношения только начинаются.

Она не знала, однако, что я понятия не имела, действительно ли он это имел в виду.

Но как раз в это время вернулся Тиг и объявил, что пора есть. И все стало немного суматошным — в хорошем смысле — на некоторое время.

Будучи ребенком, после развода и единственным ребенком, я никогда не наслаждалась хаосом больших семейных собраний.

Это было полно смеха и улыбок, поддразниваний, внутренних шуток.

Мы уже приступили к десерту, когда мне показалось, что прошло совсем немного времени.

Я взглянула на Барретта, ожидая увидеть улыбку, которую я видела на всех остальных, но вместо этого увидела напряжение: его позвоночник выпрямлен, в челюсти тикает мускул, пальцы открываются и закрываются на коленах ног, вероятно, пытаясь не поцарапать руку и не заставить семью и друзей волноваться.

— Немного громко, да? — спросила я, придвигаясь немного ближе и прижимая свою руку к его руке. Я протянула руку, схватив ближайшую ко мне и притянув ее к себе на колени, держа его одной своей, а другой проводя по нижней стороне его предплечья, надеясь, что это поможет справиться с желанием почесаться, время от времени позволяя ногтям впиваться в самую малость. Но я не отвлекалась, участвовала в разговоре, не желая, чтобы кто-то смотрел на него по-другому. Или слишком много думал о том, что я пытаюсь сделать что-то маленькое, чтобы — надеюсь — помочь ему успокоиться.

К тому времени, когда все начали вставать, собирая посуду, напряжение, казалось, исчезло из челюсти Баррета. Он вытащил свою руку из моей, повернул ее и сжал мое бедро.

Когда через полчаса мы загрузились в машину, я решила, что наполовину влюбилась в семью Барретта.

И, если быть честной, я, возможно, наполовину влюбилась и в Барретта.

Ладно.

Может быть, больше, чем наполовину.

— В чем дело? — спросил он через несколько минут после того, как заглушил двигатель, вероятно, удивляясь, почему я не потянулась открыть свою дверь, хотя всю дорогу домой я жаловалась, что мне нужно выйти и немного прогуляться перед сном, потому что я наелась.

Там был чизкейк с начинкой. И пирожные. И кексы.

Я была профессионалом в деле питания, но даже я страдала.

— Могу я тебя кое о чем спросить? — спросила я, бросив на него взгляд.

— Да.

— Мы все еще притворяемся? — спросила я, израсходовав последние нервы, чтобы посмотреть на него.

— Притворяемся? — повторил он, сведя брови вместе.

Он не был человеком, способным улавливать тонкости.

И это оказалось сложнее, чем я ожидала.

— Просто… все стало физическим. И мы, ах, я не знаю. Мы были там, и ты сказал «мы», и ты положил свою руку… знаешь что, неважно, — поторопилась я, потянувшись к ручке своей двери.

Единственное, что удержало меня от того, чтобы открыть ее, это рука Барретта, накрывшая мою.

— Не надо, — потребовал он. — Мы еще не закончили.

— Правда, ничего страшного. Просто забудь об этом.

Но как я могла ожидать, что он забудет об этом, ведь мы были у него дома? Это не было похоже на то, что он просто высадил меня. Я не могла просто уйти от разговора.

— Посмотри на меня, — потребовал он, обхватив мою руку и слегка потянув ее, пока я не повернулась на своем месте, чтобы посмотреть на него. — Это довольно грустный день, когда я лучше в неловком разговоре, знаешь ли, — сказал он мне, пытаясь отшутиться.

Он слегка ухмыльнулся.

— Нам не нужно вести неловкий разговор.

— Я думаю, что нужно, — возразил он.

— Было бы неплохо выяснить все детали. Я имею в виду… теперь мы должны работать вместе. И все кажется немного сложным из-за, ну знаешь, твоей семьи и друзей и их предположений. Или, скорее, из-за того, что ты им сказал. Сейчас все немного запутанно. Я чувствую себя немного растерянной из-за всего этого.

Это было небольшое преуменьшение.

Но с годами я поняла, что когда речь идет об эмоционально сложном вопросе, касающемся мужчины в твоей жизни, то меньше шансов отпугнуть его, если ты немного приуменьшишь его значение. Даже если мне всегда было неприятно это делать.

— Я не думаю, что это растерянность.

— Ну, я растерянна, — настаивала я, наблюдая, как он поднимает руку.

— Я не закончил, — сказал он мне, губы слегка подергивались. — Я не думаю,