4 месяца - Джессика Гаджиала

— Что? — спросил я, чувствуя внутри себя бурлящее волнение и находя ее настроение заразительным.

— У меня есть кровать, которую мы еще не взломали.

— Ну, мы же не можем оставить кровать не взломанной?

— Нет, конечно, не можем.

Она так думала о моей кухонной стойке, душе и диване.

— Эй, Барретт?

— Да?

— Я хочу есть.

Улыбка дернулась, прежде чем расплыться, настолько большая, что у меня заболели щеки.

— Конечно, хочешь.

— Я наполовину хочу съесть эти черствые соленые огурцы в твоем шкафу.

— Откуда ты знаешь, что они черствые? — спросил я. То есть, они такими и были. Я даже не помнил, когда покупал их, так что они никак не могли быть еще свежими.

— Ну… Мне нужно было немного перекусить в полночь…

— После того, как ты жаловалась, что была слишком сыта в течение часа перед тем, как заснуть?

— Что я могу сказать, мне нравится покушать.

— Что ты хочешь на завтрак? — спросил я, наблюдая, как искривляются ее губы.

— Французский тост, — сказала она мне. — И яичницу.

— И картофель, — закончил я за нее.

— Точно.

Кларк

2 недели

— Это то, что ты почти никогда не услышишь от меня, но в целом я согласна с твоим отцом. — Моя мама сказала мне это без — и это было чудо — гримасы. То есть она даже не возмущалась тем, что ей приходится соглашаться с ним, как ей приходилось делать несколько раз, когда дело касалось родительских решений на протяжении многих лет.

Моя мама — это то, как я представляла себе, что буду выглядеть еще лет через двадцать или около того, с ее изящно стареющим лицом, с которым она боролась кремами и сыворотками, но отказывалась исправлять инъекциями и филлерами. Возле ее глаз были морщинки от вечеров смеха с подружками, легкие морщинки от улыбки, когда она подбадривала меня в любом начинании, за которое я бралась в любой момент времени. Она все еще красила волосы — как, я была уверена, всегда буду делать и я — но ее волосы были более мягкими, пепельный блонд, которые никогда бы мне не пошел. Так же, как и я, она имела тенденцию переносить свой вес на бедра и заднюю часть тела, и средний возраст немного смягчил ее, хотя в целом она держала себя в хорошей форме.

— Ты чувствуешь это? — спросила я, наблюдая за тем, как она вздергивает подбородок. — Здесь становится прохладно, не так ли? Я думаю, что ад, возможно, только что замерз.

— О, ха-ха, — сказала она, закатывая глаза. — Я знаю, что мы с твоим отцом не во многом согласны, но в одном мы всегда сходились: его одержимость работой сделала три жизни менее счастливыми, чем они должны были быть.

— Не все становятся одержимыми работой, мама.

— Нет, — согласилась она, слегка поджав губы. — Но разве это хорошо? Если ты подписываешься убрать всех подонков с улиц, я бы надеялась, что в этом есть какая-то одержимость, не так ли? А не как какой-нибудь парень, который вешает свой пистолет, а потом идет домой и забывает, что на свободе разгуливает педофил, похищающий маленьких девочек. Твой отец многим пожертвовал, и он также заставил нас сделать то же самое — хотя часть вины за это лежит на мне, потому что я знала, на что подписываюсь заранее — но он служил большему благу. Он создал более безопасное пространство для твоего взросления. Тем не менее, в этом смысле ты очень похожа на своего отца. Ты можешь стать слишком сосредоточенной, навязчивой. Я знаю, что для тебя эта работа никогда не будет просто работой. И, откровенно говоря, я достаточно эгоистична, чтобы не хотеть для тебя такой жизни. Так что я понимаю, почему, когда он узнал, у него случился небольшой психический сбой.

— Ты не против, что он саботирует меня?

— Ну, я имею в виду. Я ненавижу, что ты пострадала в процессе…

— Но цель иногда может оправдать средства, — заключила я.

— Иногда можно любить результат, не любя процесс, который привел к нему. Как в тот раз, когда я посещала тренировочный лагерь по кикбоксингу. Я ненавидела каждую чертову минуту этого времени, но, Боже, мои руки выглядели потрясающе в течение двух целых семи десятых минуты после того, как это было сделано.

— Должна признать, что я довольна конечным результатом, — сказала я ей. — Что? — спросила я, когда ее губы снова сжались.

— Ты счастлива здесь ? — спросила она, обводя взглядом комнату.

У моей мамы было много хобби. Переделывать интерьер было, возможно, самым большим из них. Каждый год можно было ожидать, что один комплект мебели, штор и различного текстиля будет отправлен в местный магазин «Гудвилл» или «Жилье для человечества», пока она просматривала журналы по дизайну и доски на сайте, чтобы найти свой новый стиль.

Обычному человеку на этот офис было бы больно смотреть. Что касается моей матери, то я почти удивлялась, что у нее не развилось какое-то глазное кровотечение.

— Здесь не помешало бы поработать, — признала я. Я выступала за новую дверь с тех пор, как мы выяснили все отношения, хотела купить дверь с вырезом, чтобы у нас был хотя бы намек на естественное освещение. Я даже вовлекла в дискуссию невинного Диего, рассказывая о важности естественного света для пернатых питомцев, о том, как может пострадать их оперение и общее здоровье, о том, что они даже иногда перестают видеть цвет, если недостаток достаточно силен.

Мне тут же сообщили, что у него, конечно же, есть лампа полного спектра солнечного света, висящая над стойкой Диего на дереве. Он сделал это почти обиженным тоном, слегка оскорбленный тем, что я намекаю на то, что он упустил из виду хоть один аспект здоровья птицы.

Поэтому мне пришлось перегруппироваться и найти другую причину предпочесть естественное освещение.

— Или бульдозер, — ответила моя мама сухим тоном.

— Все не так уж плохо. Может, покрасить и поставить еще несколько шкафов для документов.

— Что? Чтобы приблизить стены? Я могу практически коснуться обеих стен, если встану посреди комнаты, как сейчас…

— Кларк привела тот же аргумент, — ворвался голос Барретта, заставив нас обоих немного виновато повернуться в ту сторону, где он вошел в дверь