Четверо за спиной - Анна Михайлова

крови все. Рубаху рву на ней, повязку разматываю... Ох, ты ж боги пресветлые! Как глубоко ее удар достал. Подлый, со спины. Волосы на затылке встают от злости. Это один только ее серьезно достал. А ежели бы все шестеро? Даже думать про то не хочу.

Хелиг с бадьей и полотенцами возвращается. Смотрит на постель мою расширенными глазами. После того случая, когда меня Яра спасла, он же едва не молится на нее, все уши прожужжал, дурень старый. Как будто мало мне моих мыслей, что злыми пчелами кружат в голове. И все до единой про нее.

Выставляю слугу вон, сам лечить буду, никому не доверю. Потом проверенную стражу у дома выставлю, а ну как еще кто посмеет на ее жизнь позариться? И самолично пойду выяснять: кто напасть посмел.

Хорошо, что любая моя в забытьи. Могу раны промыть и боли не причинить. А глаза мои, жадные, так и тянутся к странной тряпице, что у ней на грудь надета. Светлая, как молоко топленое, даже и не разобрать сразу, что одежа надета. На спине поуже, спереди расширяется. Ни пуговиц, ни шнуровки – как оно так ладно на высокой груди сидит, аппетитно полушария обхватывая? Заталкиваю ненасытную жажду поглубже, не до нее сейчас.

Промываю рану на плече как надобно и снова туго руку перематываю, потом кровь отовсюду стираю, где мелкие порезы были: не всегда она увернуться могла. Шестеро – да на одну? Несмотря на все умения, как выстояла зазноба, пока я не подоспел?

Раздумываю, но потом все же решаюсь ее странные порты без веревок стянуть. Они в крови все, зачем ей в заскорузлом спать? Снимаю с нее высокие сапоги (она только такие любит), а про себя смеюсь, что словно жена новобрачная в первую ночь разуваю. Только плетки и золотых монет в сапогах мне не хватает. Никому бы такого не делал – а для нее и не на такое согласен.

Скидываю покрывало, окровавленное на пол, да укладываю Яру на простыни. Сверху меховых одеял набрасываю. Чтоб тепло моей птичке было.

Присаживаюсь рядом. Глажу ее по лицу осторожно. Даже не верится, что моя ершистая такой тихой может быть. Словно в ответ на ласку, она глаза свои колдовские открыла.

- Где я? – шепчет еле слышно.

- Дома, - улыбаюсь я, - теперь тебя никто не обидит. Я отлучусь ненадолго. Только разберусь с теми, кто посмел на тебя руку поднять.

- Хорошо, - выдыхает она, - Спасибо, Гор. Спас. Устала…

- Спи, моя маленькая. Спи. Никто тебя более не тронет.

Как есть, в окровавленной рубахе, выхожу к старшому и дружинникам. Горыныч, друг мой и наставник, ему только и могу Яру доверить. Тому много слов не надобно. Смотрит на рубаху, потом на меня.

- Кто?

- Яра-воительница. Шестеро. Через две улицы.

- Яра? – Горыныч первый крепко зауважал ее после той поездки к валорам. Ведь столько людей наших из полона спасла, собой рискуя. Вся дружина после такого за нее готова была костьми лечь. А Горыныч – первый. Старый сотник невольно сжимает пудовые кулаки. - Жива? Одна была али кто из волчат ее?

- Жива. Но ранена. Тела найти. Вези сюда, здесь и досмотрим. Двоих людей под дверьми горницы поставь, пущай охраняют. И двоих под окна. Не первое это покушение на Яру, могут от отчаяния всей кучей полезть.

- Не первое? – хмурится Горыныч.

- Враг у нее есть, лютый. И подозреваю, что он в княжьем тереме обосновался.

- Дела… Да ты, воевода, разберешься. Пошел я. Сейчас мы этих душегубов сюды притащим.

Осмотр пятерых убитых не дал ничего. Окромя того, что готовились они, эвон – в кольчугах все, да при хорошем оружии. Но едва на шестого глянул – обмер. Это же Громобой! Тот олух, которого я из дружины попер после того, как Яра его башкой в грязь макнула. Да перед этим морду ему изрядно начистил, когда прознал за что она его. Ребенка беззащитного едва не покалечил – хуже зверя лютого. Только почему Громобой ей, а не мне, решил отомстить за унижение? И княжьего гнева не побоялся? На гостью самого Велеслава посмел руку поднять. Эх, собаке - собачья смерть.

Вспоминаю, что забрал, да не глянул, кошель его поясный. Достаю из кармана, что-то в тряпицу свернутое. Разворачиваю, а там… Сначала от изумления, потом от гнева у меня едва глаза не лопаются.

- Горыныч, - рычу, - ты друже, тоже здесь, у дверей постой. Никому более ее жизнь не доверю.

- А тебе-то пошто ее жизнь?

- Жена она моя, будущая. Да токмо пока не знает об этом.

Глава 23.

Злой, как медведь средь зимы разбуженный, топаю в личные хоромы князя. И вид у меня видать до того лютый, что даже стража у дверей остановить не решилась. Никто бы меня сейчас не остановил. В горнице светло, как днем: свечи да столы с яствами, пировал отчего-то князь Миргородский. Он пировал, а Яра…

Не останавливаюсь, в опочивальню захожу, а там – вольготно раскинувшись, спит Велеслав, обессиленный. Да еще и девка какая-то рядом. Первая она проснулась, увидала меня и как ветром ее сдуло, в одном исподнем.

- Княже, вставай, дело у нас срочное! – гаркаю. Не до церемоний мне. Крови хочу!

Велеслав приподнимает темноволосую голову, сонно смотрит на меня, злого и окровавленного.

- Гор? Случилось чего?

- Случилось, друже. Что мы всей толпой бездельников не смогли ее защитить.

- Кого?

- Яру! – реву я. - Ее кровь на мне!

- Яра? Боги пресветлые! Жива она? – Велеслав вскакивает с кровати начинает лихорадочно одеваться.

- Жива. Чудом осталась. Шестеро на нее напали, возле терема твоего.

- Что?? – тут уже взревел князь. Для него сие хуже пощечины.

- Тела их я к себе во двор перевез. Ранили ее сильно, чудом я успел. А знаешь, что самое лепое, княже? Вон что у убийцы было, - достаю тряпицу и бросаю князю. Мстительно наблюдаю, как сначала расширяются, а потом разгораются гневом его глаза. Все как я делал не далее, как несколько минут назад. И он, и я знаем, кто зеленцы в украшениях любит более всего.

- За мной, - цедит Велеслав сквозь зубы и решительно выходит вон из горницы. Он зол. Зол так, что воздух вокруг клубится. Но мою злость даже он не перешагнет.